ЭФВЛ - психотип «пушкин»

Человек, носитель психического типа «пушкин»– жизнерадостный, неуравновешенный, трудолюбивый, одаренный и способный. Он любит жизнь во всех ее ипостасях. Креативность присутствует у него буквально во всей деятельности. Он человек энергичный, эмоциональный, романтичный, неуравновешенный, взрывной, с хорошим здоровьем. Настроение «пушкина» часто резко меняется. Он не знает умеренности ни в чем. Любовь, вкусовые пристрастия, интеллектуальный восторг, отвращение, гнев, вера и неверие в собственные силы, чувство вины, веселье — любая страсть поглощает его целиком, и в такой момент ничто не может служить сдерживающей силой в его поступках и поведении.

У человека, носителя психотипа «пушкин» - хорошие логические, литературные способности, отличная память на детали. Он веселый, разговорчивый и остроумный, готов и выслушать собеседника. Обычно «пушкин» верит в Судьбу, в приметы и свое особое предназначение в этом мире. Как потребитель информации он всеяден и по дилетански доверчив. Люди, носители типа « пушкин» - всегда социально ориентированы. Сангвиники – по темпераменту в большинстве случаев.

Человек психотипа « пушкин» внутренне глубоко не уверен в себе и это он тщательно скрывает от окружающих. Сам себе с трудом признается в некой двойственности мироощущения, недоброжелательности к людям, которые, как ему кажется, не понимают его - человека неординарного и талантливого. Он склонен ко лжи. Он мечтает о продвижении по карьерной лестнице, о признании и известности. Но в реальности его поступки часто носят половинчатый характер, и он не достигает желаемых целей. Это происходит от внутренней неуверенности. Он частенько обманывает себя и окружающих – это проверенный инструмент самозащиты. Они иногда создает дискомфорт в общении с другими людьми, не замечая этого, а порой открыто идет на конфликт. Он сложный человек, ему бывает трудно, поэтому часто раздражается, злится, обижается на весь мир, в том числе и на себя! В душе он остаетесь ранимым подростком, который нуждается в добром и мудром родителе.

Это здоровый и физически крепкий, выносливый человек, чаще трудоголик, заботливый, деспотичный руководитель и родитель. У него в доме, на рабочем месте, в мастерской, на кухне всегда порядок. Материальные ценности, деньги, еда, плотские наслаждения для носителя психотипа «пушкин» имеют большое значение. Свое постоянное и даже временное жилище он обустраивает добротно и радостно. К деньгам и материальным ценностям относится нормально. Если их недостаточно, стремится заработать разными способами. В сексуальной жизни - предсказуемый и системный партнер, страстный, любвеобильный супруг.

Люди психотипа «пушкин»- долгожители, как говорят «здоровяки», «кровь с молоком», редко болеют и много работают физически. Отличные спортсмены, хозяева, родители. Они хорошо чувствуют физическое состояние друзей и близких, самоотверженно опекают их.

По профессии они чаще - художники, поэты, музыканты, актеры, повара, водители, продавцы, портные, мечтающие о власти, известности и признании.

Александр Сергеевич Пушкин

Величайший русский поэт, бесспорная вершина русской литературы, ее родоначальник, создатель русского литературного языка. Родился 6 июня 1799 года в Москве, умер 29 января 1837 года в Петербурге.

Отец поэта, Сергей Львович Пушкин, человек поверхностный, скупой, слабохарактерный, мало занимался семьей. Он любил все делать напоказ, ему нравилось очаровывать окружающих. Самое ценное, пожалуй, его достоинство – уменье хорошо говорить по-французски, декламировать Мольера на домашних спектаклях. Некоторые литературные связи Сергея Львовича – в его доме бывали крупные литераторы – сыграли положительную роль в формировании вкусов и наклонностей его сына. Но духовной близости между отцом и сыном никогда не возникало.

Жена его, Надежда Осиповна Ганнибал, внучка знаменитого «арапа» Петра Великого, считалась красавицей. Из-за смуглого цвета лица многие звали ее «прекрасной креолкой».

Родители поэта не всегда ладили, и в семье возникали ссоры надолго. Большие осложнения в семейную жизнь вносила Надежда Осиповна, женщина вспыльчивая, даже деспотичная, наказывавшая детей за малейшую провинность. Она любила блистать в свете, слыла модницей. Но за порядком в доме не смотрела. Все в нем было не прибрано, расставлено кое-как, несмотря на большое число слуг. Надежда Осиповна, вслед мужу, также недолюбливала Александра, находя его непослушным.

В семье мальчик слышал только французскую речь, гувернером у него тоже был француз, библиотека отца была переполнена книгами на французском языке. Поэтому неудивительно, что когда юный Пушкин поступил в Лицей, одним из его прозвищ стало – «Француз». Стихи Пушкин начал писать еще до Лицея и, разумеется, тоже по-французски.

Другим важным компонентом бульона, на котором взросла муза Пушкина, стала русская народная культура. Ее проводниками явились две женщины: бабушка Мария Алексеевна и незабвенная няня Арина Родионовна. Сокровища народной поэзии, передававшиеся Пушкину бабушкой и няней по всем правилам живого, бытовавшего в народе сказа, прочно отложились в сознании мальчика.

Пришло время, когда нужно было предпринимать что-либо серьезное для образования Александра. Следовало отдать мальчика в учебное заведение. В наброске автобиографии у Пушкина есть фраза: «Иезуиты. Тургенев. Лицей». Эта фраза расшифровывается следующим образом: первоначально было решено поместить Александра в иезуитский коллегиум, но началось гонение на иезуитов, и эту идею пришлось оставить. Родители будущего поэта обратились к другу семьи, А.И.Тургеневу, с тем, чтобы он похлопотал о принятии сына в царскосельский Лицей. И просьба была уважена: в июле 1811 года дядя, Василий Львович, сам стихотворец с весьма легкомысленным уклоном, повез Александра в Петербург. Пушкин покидал родительский дом без большого сожаления.

Лицей был одним из благих намерений Александра1. Предполагалось, что набираться в Лицей будут только дети из богатых дворянских семей. Но этот принцип не удалось строго выдержать: дети были по большей части из семей небогатых, и попадались даже поповичи. Тщательное отрепетированное открытие Лицея состоялось 19 октября 1811 года (священная дата для всех лицеистов, особенно для Пушкина, посвятившего ей несколько замечательных стихов). Учебная программа была обширной, включавшей в себя изучение живых языков: русского, французского, немецкого, из древних – латинского, а также истории, географии и некоторых других предметов.

Дошедшие до нас аттестаты лицеистов, написанные профессорами и воспитателями, показывают, что некоторые из них были неплохими психологами. Например, в характере и наклонностях Пушкина многое было ими определено достаточно верно. Когда Пушкину было всего тринадцать лет, и он только-только начинал писать русские стихи, в табеле было сказано о нем следующее: «Имеет более блистательные, нежели основательные дарования, более пылкий и тонкий, нежели глубокий ум. Прилежание его к учению посредственно, ибо трудолюбие еще не сделалось его добродетелью. Прочитав множество французских книг, но без выбора, приличного его возрасту, наполнил он память свою многими удачными местами известных авторов; довольно начитан и в русской словесности, знает много басен и стишков. Знания его вообще поверхностны, хотя начинает несколько привыкать к основательному размышлению. Самолюбие вместе с честолюбием, делающие его иногда застенчивым, чувствительность с сердцем, жаркие порывы вспыльчивости, легкомысленность и особенная словоохотливость с остроумием, ему свойственны. Между тем приметно в нем и добродушие, познавая свои слабости, он охотно принимает советы с некоторым успехом».

С учителями во многом заочно соглашался ближайший лицейский друг Пушкина Иван Пущин. Он вспоминал: «Пушкин с самого начала был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии - это удел эксцентричного существа среди людей. Не то, чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль меж нами или поражал какими-нибудь особенными странностями, как это было в иных; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти. Это вело его к новым промахам, которые никогда не ускользают в школьных отношениях. Я, как сосед (с другой стороны его нумера была глухая стена), часто, когда все уже засыпали, толковал с ним вполголоса через перегородку о каком-нибудь вздорном случае того дня; тут я видел ясно, что он по щекотливости всякому вздору приписывал какую-то важность, и это его волновало. Вместе мы как умели, сглаживали некоторые шероховатости, хотя не всегда это удавалось. В нем была смесь излишней смелости с застенчивостью: и то и другое невпопад, что тем самым ему вредило... Чтобы полюбить его настоящим образом, нужно было взглянуть на него с тем полным благорасположением, которое знает и видит все неровности характера и другие недостатки, мирится с ними и кончает тем, что полюбит даже и их в друге-товарище». Сам себя в те годы Пушкин характеризовал так:

Говорилось людьми, хорошо знавшими Пушкина, и о подчеркнуто избыточной эмоциональности поэта. На память приходит завистливое высказывание художника Брюллова о том, что когда Пушкин смеется, у него «кишки видать». Для поэта была очень характерна высокая контрастность окраски переживаний; полноты выражений он достигал лишь тогда, когда на его эмоциональном спидометре стрелка начинала зашкаливать. Причем переход из одной крайности в другую происходит почти мгновенно. Шурин Пушкина писал: «Переходы от порыва веселья к припадкам подавляющей грусти происходили у Пушкина внезапно, как бы без промежутков, что обуславливалось, по словам его сестры, нервной раздражительностью в высшей степени. Он мог раздражаться и гомерическим смехом, и горькими слезами, когда ему вздумается по ходу своего воображения».

Переводной экзамен в Лицее в январе 1815 года стал знаковым для Пушкина. На экзамене присутствовали крупные сановники и сам министр. О приезде Державина было известно заранее. Стихотворение «Воспоминания в Царском селе» было заказано Пушкиным специально. Акт благословения Пушкина Державиным был торжественным и имел большой резонанс. Державин потребовал авторизованную копию стихотворения и получил ее через несколько дней.

Избранное общество, слушавшее декламацию Пушкина, было в восторге и передало свои чувства окружающим. Дельвиг под впечатлением огромного резонанса лицейского экзамена восклицал в стихотворении «Пушкин»:

Через полтора года мысль о переданной Пушкину от Державина поэтической эстафете проходит у Дельвига в стихотворении «На смерть Державина». Здесь – другое, не менее знаменательное восклицание: «Кто же ныне посмеет владеть его громкой лирой? Кто? Пушкин!»

С окончанием Лицея в 1817 году начался петербургский период в жизни Пушкина, как он говорил – «младости моей мятежное теченье». Официально он был зачислен в Коллегию иностранных дел, но на дипломатическом поприще заметных лавров не стяжал, да и кажется, к ним и не стремился. Вся жизнь Пушкина обрела карнавальный вид: балы, сменялись кутежами, кутежи – дуэлями. В тот же период муза Пушкина начинает звучать на политический лад. Он сочиняет стихотворение «Деревня», послание «К Чаадаеву», весьма радикальную оду «Вольность»:

Радикализм взглядов вместе с тем не мешал Пушкину быть искательным к власти. По словам его лучшего друга, он «имел какую-то жалкую привычку изменять благородному своему характеру и очень часто сердил меня и вообще всех нас тем, что любил, например, вертеться у оркестра около Орлова, Чернышева, Кисилева и других: они с покровительственной улыбкой выслушивали его шутки, остроты. Случалось из кресел сделать ему знак, он тотчас прибежит».

Вообще демократизм странным образом уживался в Пушкине с кастовостью. Современник вспоминал: «Пушкин соображал свое обхождение не с личностью человека, а с положением его в свете, и потому-то признавал своим собратом самого ничтожного барича и оскорблялся, когда в обществе встречали его, как писателя, а не как аристократа». Особенно заметна была кастовость Пушкина на фоне ровного отношения к окружающим его друзей. Другой современник Пушкина продолжал: «Дельвиг со всеми товарищами по лицею был одинаков в обращении, но Пушкин обращался с ними разно. С Дельвигом он был вполне дружен и слушался, когда Дельвиг его удерживал от излишней картежной игры и от слишком частого посещения знати, к чему Пушкин был очень склонен. С некоторыми же из своих товарищей лицеистов, в которых Пушкин не видел ничего замечательного, и в том числе с М.Л.Яковлевым, обходился несколько надменно, за что ему часто доставалось от Дельвига».

В 1820 году власть устала от пушкинской фронды, злоязычия и решила его выслать. Толчком к высылке явился донос раскаявшегося просветителя, честолюбивого старика В.Н.Каразина. Пушкин лично с ним знаком не был, а для Каразина Пушкин был всего лишь мальчишкой, кропающим «стишки», задевающих императорский дом и власть. Отдан был приказ сделать обыск у поэта, но вовремя предупрежденный, он успел уничтожить крамольные стихи. Пушкину грозила ссылка в Сибирь, но заступились влиятельные друзья и почитатели. Его «перевели» на юг, в Екатеринослав. С ним выехал верный дядька и слуга Никита Козлов. Так начался весьма плодотворный период в жизни Пушкина, названный потом периодом южной ссылки.

Поэт был уже на юге, когда вышла в свет его поэма «Руслан и Людмила». Поэма вызвала бурные восторги и нарекания критики. Она оказалась крупнейшим событием в литературной жизни России. А впоследствии В.Г. Белинский даже считал, что с нее начался «пушкинский период» в русской литературе.

Служба на юге также оказалась для Пушкина необременительной. Начальство на него смотрело снисходительно и баловало. Поэт много путешествовал: Кавказ, Крым, Кишинев, Одесса. Балы, битвы, пиры, женщины, дуэли – все острые ощущения, которые мог предоставить знойный юг, были в его распоряжении. Пушкин мог бы показаться праздным гулякой, обычным прожигателем жизни, сосланным по недоразумению за вольнодумство, если бы одновременно в нем не свершалась невидимая работа гениальной души. В конце августа 1822 года выходит в Петербург поэма «Кавказский пленник», на долю которой выпал самый громкий успех за всю жизнь поэта. Она буквально сводила с ума читателей не только мастерским описанием экзотического Кавказа, романтическим накалом страстей, но и тем, что в чертах главного героя угадывалось новое отношение к миру, характерное для тогдашней молодежи. Большой успех выпал также на долю «Бахчисарайского фонтана», вышедшего в 1824 году.

Со временем власть устала от Пушкина и на юге. Она добилась его возвращения на север. Поводом послужило перехваченное письмо, в котором Пушкин откровенничал: «Читаю Шекспира и Библию, святый дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира. – Ты хочешь знать, что я делаю, - пишу пестрые строфы романтической поэмы – и беру уроки чистого атеизма». Письмо показали царю.

Вопрос религиозности Пушкина, как и все в его натуре, остается открытым. Всю жизнь он открещивался от поэмы «Гаврилиада», но авторство Пушкина - несомненно. Столь блистательного издевательства над верой христианской никто на то время позволить себе не мог, просто не хватило бы таланта, как и склонности к похабщине. Более всего шокировала своих современников фигура Пушкина, заочно представляемая как фигура исключительно романтическая, своим удивительным талантом похабника. «Пушкин - любитель непристойного. К несчастью, я это знаю и никогда не могу себе объяснить эту антитезу перехода от непристойного к возвышенному», - писал один из современников поэта и сам того не ведая, отмечал одну из характернейших черт его личности.

Следующий сюрприз обычно ожидал тех, кто, ознакомившись с художественным творчеством Пушкина, по большей части возвышенным, романтичным, сталкивался с автором лицом к лицу. Представление, будто создатель этих, как бы оторванных от всего земного произведений, и сам - существо идеальное, питающееся одним воздухом горных вершин, - подвергалось при личной встрече страшной ломке. Обнаруживалось, что Пушкин вовсе не худой, высокий, бледный, с закатанными к небу глазами человек, как думалось, но, наоборот, до безобразия, земное, материальное создание, и внешне, и внутренне. Вот несколько типичных характеристик: «Я познакомился с поэтом Пушкиным. Рожа ничего не обещающая», «...ожидаемый нами величавый жрец высокого искусства был среднего роста, почти низенький человечек, вертлявый, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми, быстрыми глазами».

Последнюю неделю пребывания в Одессе Пушкин стал думать о бегстве из России: «Черт меня дернул родиться в России с моим умом и талантом». Об этих планах сохранилось мало достоверных сведений, и они оказались невыполнимыми. Вместе с дядькой Пушкин в августе 1824 года выехал в родовое имение Михайловское.

Пушкин провел в Михайловском «два года незаметных». Но более, чем заметных, - для потомства. В это время были написаны: «Борис Годунов», с третьей по шестую главы «Евгения Онегина», десятки лирических стихотворений. В два утра написана поэма «Граф Нулин».

Попутно поэт поочередно и скопом влюблялся в своих соседок по имению, пока не влюбился в Анну Керн, родственницу одной из них. Впервые Пушкин встретил Анну в 1819 году, еще совсем молоденькой, но уже замужней дамой, и был покорен ее красотой. Судьба Керн не была счастливой: ее шестнадцатилетней выдали замуж за генерала, который был старше супруги на тридцать лет и совершенно не ценил ее. Керн была большой поклонницей таланта Пушкина и, скорее всего, неслучайно заехала к своей, живущей рядом с Михайловским, родственнице.

Они встретились, и начался бурный роман, радостный и мучительный для обоих. Всякий человек противоречив. Но трудно найти фигуру, подобную Пушкину, всю как бы сотканную из противоречий. Во-первых, в его сознании чудным образом уживалась крайне завышенная оценка окружающих с крайне заниженной. Великолепный пример такого двойного стандарта дает сам Пушкин в отношении своей возлюбленной Анны Керн. С одной стороны, хрестоматийное:

При том, что «гений чистой красоты» позаимствован у Жуковского, стихотворение, кажется, не оставляет сомнений в искренности и крайне возвышенной оценке Пушкиным предмета страсти. Каков же бывает шок, когда обратившись к эпистолярному наследию поэта, читатель обнаруживает относящиеся к Анне Керн оскорбительные и просто нецензурные, заменяемые издателями многоточием, строки. Дикость? Лицемерие? Парадокс? Ничего подобного.

Ни «гением чистой красоты», ни «вавилонской блудницей» Анна Керн не была. Была она обычной, земной женщиной, довольно легкомысленной, по понятиям того времени. И все. Феномен заключался в том, что Пушкин никогда не воспринимал Керн такой, какая она была, объективно. Он наблюдал ее сквозь две, в разные стороны искривляющие предмет, призмы. Подслеповатая бурная эмоциональность поэта своей избыточностью работала на страшное увеличение изображения, будто Анна Керн была «гением чистой красоты». Что касается эпистолярной брани в ее адрес, то она - плод уменьшающей и столь же необъективной призмы характера Пушкина. Пушкин не любил, не уважал себя (о чем подробней ниже) и с легкостью переносит эту неприязнь с себя на посторонних. Так что, ничего парадоксального, с точки зрения психологии, в отношении Пушкина к Анне Керн нет, как, впрочем, и во всех других случаях, где Пушкин обнаруживал свое любовное двурушничество. Добавим, что в их отношениях после смерти Керн, умершей в глубокой старости, была поставлена мистическая точка. Похоронная процессия, везшая ее прах, столкнулась с процессией, везшей памятник Пушкину, поныне стоящий на Тверской улице.

Восстание декабристов застало Пушкина в Михайловском. При первом известии он велел запрягать, так как среди восставших было множество его друзей. Но на пути к Пскову дорогу саням перебежал заяц (плохая примета), и поэт повернул сани назад, в Михайловское. При том, что Пушкин был человеком суеверным, думается, в этом повороте на дороге был и добротный политический прогноз. Поэт заслуженно считался одним из умнейших людей своего времени и вполне мог предсказать безнадежный финал декабристского восстания. Кроме того, собственной политической платформы у него никогда не было. Пушкинисты, в зависимости от политического заказа властей, выставляли его то ярым монархистом, то едва ли не предтечей коммунизма. Но на самом деле в состоянии хронического противоречия находились не только чувства, но и мысли Александра Сергеевича. Как писал один из современников поэта: «Пушкин составлял какое-то загадочное, двуличное существо... Он был и консерватор, и революционер».

О характере Пушкина следует сказать особо, иначе мы не поймем природу его творчества, особенностей таланта и двойственности его натуры. Узнав о гибели поэта, князь Паскеевич писал царю: «Жаль Пушкина, как литератора, в то время, когда талант его созревал; но человек он был дурной». Нас, с детства влюбленных в поэзию Пушкина, не может не покоробить такая характеристика, но, увы, с ней трудно спорить. Даже, если мы заменим слово «дурной» на более деликатное – «тяжелый», эта подмена не обойдет того странного, на первый взгляд, противоречия, присущего пушкинской натуре: Пушкин-поэт был неизмеримо выше, лучше, чище и даже умнее Пушкина-человека. Однако данное противоречие не уникально, оно прямо проистекает из присущего поэту характера, где поэтический мотор - сильная, избыточная эмоциональность противопоставляется ослабленной воле, а вместе с волей и личности в целом.

Замечательный автопортрет, все в нем верно: и ощущение своей незначительности, и суетности, и малодушия; верно даже и то, что работа души свершается у него, как бы толчками, с перерывами на сон, но чувства, раз пробужденные, парят на огромной высоте. Еще замечательней, что Пушкин нашел в себе мужество не просто на поэтическое полупризнание, но и на прямое обнажение своих язв. В одном из писем он каялся: «...мой нрав - неровный, ревнивый, обидчивый, раздражительный и, вместе с тем, слабый, - вот что внушает мне тягостное раздумье». Слабохарактерность Пушкина не составляла тайны для близких. Один из них писал: «Иногда можно было подумать, что он без характера - так он слабо уступал мгновенной силе обстоятельств. Меж тем, ни за что он столько не уважал другого, как за характер». «При всем добросердечии своем Пушкин был довольно злопамятен и не столько по врожденному свойству и увлечению, сколько по расчету. Он, так сказать, вменил себе в обязанность, поставил за правило, помнить зло и не отпускать должникам своим», - замечал один из ближайших друзей поэта, характеризуя тем самым не личность, а определенный тип характера. Большую или меньшую оригинальность обидчивости Пушкина придавало лишь то, что обнаруживалась она через страшное его злоязычие:

Пушкин жил в достатке, принадлежал к старинному роду, но это не мешало знакомым так его характеризовать: «Надо признаться, что при всем уважении к высокому таланту Пушкина, это был характер невыносимый. Он все как будто боялся, что его мало уважают, недостаточно почета оказывают…», «...он чувствовал себя униженным и не имел ни довольно силы духа, чтобы вырваться из унижения, ни довольно подлости, чтобы с ним мириться».

Впрочем, было у поэта средство, неизменно лечащее все его комплексы, - это труд. Современник Пушкина писал: «Труд был для него святыня, купель, в которой исцелялись все язвы, обретали бодрость и свежесть немощь, уныние, восстанавливались расслабленные силы».

В 1826 году, уже после подавления декабристского восстания и казни революционеров, царь отменил ссылку. При личной встрече Пушкин признал, что мог оказаться среди заговорщиков, но попутно сказал нечто, что позволило царю публично заявить о поэте: «Он мой…» Между ними было договорено, что царь станет его личным цензором. В специальной царской бумаге было обозначено: «Свободно, но под надзором».

Весть об освобождении Пушкина тотчас облетела Москву, впервые увидевшую своего любимца на спектакле в Большом театре. Видели его и в ресторанах, и на гуляньях. Радовались родные, радовались друзья. Из Петербурга Дельвиг писал, что даже слуги у него дома прыгали от радости.

Освобожденный из ссылки Пушкин с новой силой кинулся в омут столичных развлечений и услад. Он, по обыкновению, увлекался сразу несколькими женщинами, но его отношение к Анне Олениной выглядело особым. Он подумывал на ней жениться, но встретил решительный отказ со стороны предполагаемого тестя, подписавшего еще недавно протокол об учреждении за соискателем руки дочери секретного надзора. Анну Оленину обижало недоброжелательное отношение родителей к поэту. Она вела дневник, в котором мы читаем, что интересующий ее человек – «знаменитый поэт», награжден «гением единственным». Что же касается слухов о его дурном поведении, то она готова отнестись к ним снисходительно: «Вся молодежь такова». Он не имеет «привлекательной наружности», маленький рост, арабский профиль, ужасные бакенбарды, растрепанные волосы – но лицо у него выразительное, все выкупается умом, который виден в глубоких глазах. Он бросает «дерзкий взор на женщин» и имеет «неограниченное самолюбие», и все-таки никак нельзя забыть, что это «русский поэт ХIХ столетия». Пушкин посвятил Олениной несколько замечательных стихотворений, включая знаменитое - «Не пой, красавица, при мне…», скоро обратившееся в бесконечно перепеваемый романс.

Наконец, любовь особенная, какой он и не ожидал, захватила поэта. В зиму 1828-1829 года на танцевальном вечере он встретил Наталью Николаевну Гончарову, которой было всего шестнадцать лет, и родные только начали вывозить ее в свет. Она произвела на Пушкина неизгладимое впечатление. Вскоре он сделал предложение, но получил от матери Гончаровой что-то вроде отказа со ссылкой на нежный возраст девушки. Наконец, весной следующего, 1830 года поэт сделал еще раз предложение, и на этот раз получил согласие. После множества задержек 18 февраля 1831 года в Москве Пушкин, наконец, повел под венец предмет своей долгой страсти.

Пушкиноведение традиционно неблагосклонно к Наталье Пушкиной. Ее принято считать недалекой, пустой красавицей, много осложнившей жизнь своего гениального супруга и даже отчасти повинной в его гибели. Но много справедливей замечание Бориса Пастернака, самого немало претерпевшего от критики жены, что Пушкину тогда нужно было жениться не на Гончаровой, а на пушкиноведении. Наталья дала поэту то, что он хотел и то, что она могла дать: молодость, красоту, семью, детей... А на равенство в масштабе личности, таланте она и не могла претендовать, как по сей день не может претендовать на это ни один, взявшийся за перо россиянин.

Что касается гибели Пушкина, то отчасти определили ее типичные для его натуры черты характера: бесстрашие, злоязычие, обидчивость и мнительность. То есть та закомплексованность, о которой много говорилось прежде. Особенность в том, что, в соответствии с духом XIX века и дворянского сословия, пушкинская закомплексованность приняла форму бретерства. Литературоведы, слишком влюбленные в стихи поэта, чтобы быть объективными, склонны винить в его гибели кого угодно (Дантеса, жену, царя, общество), только не самого Пушкина. Однако современники были на сей счет более прозорливыми, и один из них писал: «Он обожал жену, гордился ее красотой и был в ней вполне уверен. Он ревновал к ней не потому, что в ней сомневался, а потому, что страшился светской молвы, страшился сделаться еще более смешным перед светским мнением. Эта боязнь была причиной его смерти, а не господин Дантес, которого бояться ему было нечего. Он вступался за обиду, которой не было, а боялся огласки, боялся молвы, и видел в Дантесе не серьезного соперника, не посягателя на его настоящую честь, а посягателя на его имя, и этого он не перенес».

Неизбежность гибели Пушкина на дуэли, в контексте его времени, сословной принадлежности, а главное, больного характера, хорошо видна на примере истории другой его несостоявшейся дуэли. Приятель поэта, Путята, рассказывал: «Однажды Пушкин прислал мне французскую записку со своим кучером и дрожками. Содержание записки меня смутило, вот она: «Когда я вчера подошел к одной даме, которая разговаривала с г.де Лагрене (секретарь французского посольства), он сказал ей достаточно громко, чтобы мне услышать: «Прогоните его!» Будучи вынужден потребовать удовлетворения за эти слова, я прошу Вас, Милостивый государь, не отказаться отправиться к г. де Лагрене и переговорить с ним. Пушкин». Я тотчас сел на дрожки Пушкина и поехал к нему. Он с жаром и негодованием рассказал мне случай, утверждал, что точно слышал обидные для него слова, объяснил, что записка написана им в такой форме и так церемонно именно для того, чтобы я мог показать ее де Лагрене, и настаивал на том, чтобы я требовал у него удовлетворения. Нечего было делать: я отправился к де Лагрене, с которым был хорошо знаком, и показал ему записку. Лагрене, с видом удивления, отозвался, что он никогда не произносил приписываемых ему слов, что, вероятно, Пушкину дурно послышалось, что он не позволил бы себе ничего подобного, особенно в отношении к Пушкину, которого глубоко уважает, как знаменитого поэта России, и рассыпался в изъявлениях этого рода. Пользуясь таким настроением, я спросил у него, готов ли он повторить то же самое Пушкину. Он согласился, и мы тотчас отправились с ним к Александру Сергеевичу. Объяснение произошло в моем присутствии, противники подали руку друг другу, и дело тем кончилось».

В истории несостоявшейся дуэли Пушкина с Лагрене, как в капле воды, отразился механизм обусловленной пушкинским характером гибельной дуэли. Даже если бы фраза «прогоните его!» действительно была произнесена, не всякий отреагировал бы на нее по-пушкински. Одни, услышав подобное, прямо подошли бы предполагаемому обидчику и поинтересовались бы, кого он имел в виду, т.е. пошли бы на прямое волевое противостояние. Другие, в силу здорового равнодушия к чужому мнению, пропустили бы эту фразу мимо ушей, посчитав не к себе относящейся. Иначе поступил Пушкин, иначе на такого рода «вызов» реагировала его больная воля: ни пропустить мимо ушей, ни пойти на прямое волевое противостояние она не могла, но и переварить обиду так же была не в состоянии. Нужно было мстить, но как? Так, в случае с Пушкиным, характер обязывал убежать от обидчика домой, написать ему изысканно-хамский картель, такой, что ни сказать примирение, формальная дуэль уже была бы невозможна, а потом хладнокровно выйти к барьеру, подставив под бой свое, ощущаемое неуязвимым, сильное тело… Такова обычная поведенческая схема человека с подобным характером, дворянина XIX века в конфликтной ситуации, и нет ничего удивительного, что Пушкин стал невольной жертвой этой самоубийственной схемы.

Последняя из множества дуэлей Пушкина состоялась 27 января 1837 года около пяти часов вечера на Черной речке под Петербургом. Дантес выстрелил первым, пуля попала поэту вниз живота. Он упал лицом в снег, но, очнувшись, потребовал другой пистолет и сделал свой выстрел. Пуля попала в правую руку и контузила грудь Дантеса. Дантес тоже упал, Пушкин обрадовался, но, узнав истину, выразил сожаление, что не убил.

Раненного Пушкина доставили домой. Старый слуга Никита Козлов вынес его на руках из кареты. «Грустно тебе нести меня?» – спросил поэт. Двое суток в страшных муках умирал он от гангрены. Великий русский филолог Владимир Даль, проведший с Пушкиным его последнюю ночь, рассказывал, как за несколько минут до кончины он пробормотал: «Ну, подымай же меня, пойдем … выше, выше!» Приоткрыл глаза: «Мне было пригрезилось, что я с тобою лезу вверх по этим книгам и полкам, высоко – и голова закружилась…»

После Пушкина остался огромный по тем временам долг – 120 тысяч рублей. Его оплатил царь Николай I. Свои долги тотчас же начала выплачивать и русская литература. В «Литературных прибавлениях к «Русскому инвалиду» вышел некролог с такими словами: «Солнце нашей Поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет; в середине своего великого поприща!… Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно…»

Марциал Марк Валерий

ЭФВЛ - психотип «пушкин»

Величайший римский сатирик. Родился около 40 г. н.э., в городе Бильбилы (Испания), умер там же около 104 года. Фактический создатель жанра эпиграммы и наиболее яркий его представитель. Психический тип по Афанасьеву - «пушкин».

В Рим Марциал приехал в возрасте двадцати трех – двадцати шести лет, в последние годы правления императора Нерона. Первые его произведения были изданы значительно позднее – так называемая «Книга зрелищ» в 80 году (при императоре Тите), а «Гостинцы» и «Подарки» в 84-85 году.

Однако из первого же стихотворения первой книги его «Эпиграмм» видно, что Марциал стал выступать как поэт значительно раньше, чем начал объединять свои эпиграммы в отдельные книги и поручать их переписку и распространение римским оптовым продавцам книг. Марциал очень стремился войти в римское общество, чтобы обеспечить себе известность и признание в высших его кругах.

Характер сатирика был сложным. Являясь по утрам к знатным римлянам с приветствием или сопровождая их на форум, он получал взамен, наряду с другими клиентами, корзиночки с едой или оплату в виде мелких денег, иногда - в виде плаща или тоги. Постоянно в эпиграммах Марциала мы находим об этом упоминания, по которым нельзя заключить то, что он действительно нуждался в подачках. Сатирик, однако, не хотел выделяться среди других попрошаек – «клиентов», и тем доставлял немалое удовольствие своим покровителям. Все жалобы Марциала на свою бедность – это, несомненно, литературный прием, и по ним никак нельзя сделать заключение о каком-то жалком положении в Риме этого поэта.

Несмотря на то, что в своих эпиграммах Марциал постоянно говорит о себе, далеко не все в его стихотворениях надо принимать на веру и считать автобиографическим. Но есть среди этих эпиграмм и те, которым можно, безусловно, доверять – и подобных эпиграмм у него немало.

Вполне понятно, что по приезде в Рим, Марциал далеко не сразу обосновался с бытом. Сначала ему пришлось поселиться в скромной наемной квартире, но впоследствии у него был собственный дом в Риме и даже усадьба в Номенте, в двадцати километрах на северо-восток от Рима. Поэтому можно с уверенностью сказать, что быть «клиентом» заставляла Марциала не нужда или бедность и в целом его экономическое положение в Риме при императоре Домициане (81-96 гг.) очень упрочилось. Прожил он в Риме целых тридцать четыре года. По эпиграммам Марциала видно, что он считал себя человеком обеспеченным и самостоятельным, и если уезжал из Рима ненадолго, то заставляло его это делать то, что «надоело ему тогу напрасно таскать», то есть необходимость подчиняться надоедливым правилам и обычаям столичной жизни и требованием патронов. Через время Марциала опять тянуло в Рим, в привычную оживленную, хотя и суетную обстановку. Надо, однако, сказать, что, живя в Риме, Марциал никогда не забывал о своей родной Испании, к которой был искренне привязан.

Причины, заставившие Марциала навсегда покинуть Рим после смерти императора Домициана, точно не известны, но, скорее всего, его отъезд на родину объясняется резкой переменой его общественного положения при последующих императорах. Марциал был уже стар, чтобы привыкнуть к новым порядкам, да и устал от жизни в шумной столице.

Вернувшись в свою родную Бильбилу, Марциал много отдыхает и обычно всласть спит до позднего утра «сном глубоким и крепким». «Тоги нет и в помине». Жил он, как говорил в послании к Ювеналу, тихой сельской жизнью. Богатая и образованная испанка Марцелла подарила Марциалу прекрасное поместье, и показалось поэту, что нашел он, наконец, под старость лет спокойное пристанище. Он забрасывает литературные занятия и не издает больше эпиграмм. У него нет и привычных слушателей, нет ни библиотек, ни театральных зрелищ, ни общества. И это начинает его раздражать и беспокоить. Но вот приезжает в Испанию его друг и земляк Теренций Приск, и Марциал, в котором отнюдь не угасло его дарование, вновь принимается за привычное дело и выпускает новую, уже последнюю, книгу эпиграмм.

Чтобы представить себе, как выглядит эпиграмма Марциала, и какой изящной ядовитости он достигал в этом жанре, приведу (по памяти) только одну, по калености слова очень напоминающую пушкинские, эпиграмму:

С момента выхода последней книги эпиграмм его муза умолкает. Остается удивительный, ядовитый и задорный юмор его эпиграмм, читать которые и сейчас невозможно без смеха. Однако далеко не все эпиграммы Марциала носят насмешливый или сатирический характер. Немало у него и других, которые следует назвать лирическими стихотворениями; особенно те из них, что обращены к его родной Испании. «Он все видел и все описал: блюда и обстановку богатого пира и убогого угощения, наряд щеголя и убранство гетеры, тайны римских терм и спален, роскошь городских дворцов и загородных дач, все прельщения и разврат театров и цирка, вакханалии Субуры и ужасы Колизея. И вместе с тем – такова обаятельная сила его дарования – заставляет еще нас, после восемнадцати столетий, грустить с ним над смертью рабыни-малютки и сочувствовать отцу, льющему слезы над могилой безвременно похищенной дочери».

Знаменитое высказывание Марциала: «Добрый человек живет вдвое больше злого. Прожить праведную жизнь – значит иметь возможность оглянуться на прожитую жизнь с удовольствием и прожить ее вторично».