ФВЛЭ - психотип «гёте»

Носитель психического типа «гете» – в молодости внешне привлекательный, часто красивый, малоэмоциональный человек. После 40 лет выглядит старше своих лет, но следы былой красоты не трудно разглядеть. «Гете» – демократ по убеждению и оптимист по мироощущению. Свобода как философская ценность имеет определяющее значение в его мировоззрении. Данное слово, благородство, честь, личностное достоинство для него очень значимы в отношениях с другими людьми. Плотские удовольствия, праздничное застолье, материальное благополучие важны не менее, чем духовные и социальные ценности. Часто такого человека называют баловнем Судьбы за красота тела и души.

Внутренняя установка: много денег не бывает. Свобода – великая ценность, красота и любовь спасают мир, человеческая жизнь бесценна, люди должны любить и уважать друг друга, но в реальной жизни в мире все непросто; истина существует и стоит ее искать. Свобода выбора - главное условие развития личности.

Черты проявления внутренней установки в характере и поведении: склонность к накопительству, коллекционированию и роскоши, с годами - к излишествам в еде; прижимистость, лень, вялость, «толстокожесть», праздность, основательность в местах постоянного проживания, стремление иметь в собственности недвижимость, дорогие авто, драгоценности, добротную одежду и обувь и аксессуары и т.д.; сосредоточенность на собственном непонимании, молчаливость и осторожность в выводах, перманентный спор без результата; страх перед публичными выступлениями и спорами; склонность задавать уточняющие вопросы; многословие, паузы в разговоре, использование слов-паразитов, междометий. Страсть к умственной деятельности и одновременно скрытый бунт против нее обусловливают сложность и неординарность процесса мышления. Такому человеку непросто выступать на публике. Ему важно иметь в своем окружении людей, на советы которых можно полагаться. В обыденной жизни проявляется как неэмоциональный человек, и часто его настроение зависит от настроения окружающих.

По призванию человек типа «гете» – учитель, риэлтор, адвокат, писатель, менеджер, юрист, политик, коллекционер, философ и др.

Иоган Вольфранг Гёте

Величайший немецкий поэт и ученый. Родился во Франкфурте-на-Майне 28 августа 1749 г., умер 22 марта 1832 г. в Веймаре. Его поэма «Фауст» стала образцом для подражаний и вариаций для всей мировой литературы. «Фауст» - из того разряда книг, что читались, читаются и будут читаться, пока существует человечество.

Поэт, прекрасно сознавая свою зависимость от уровня достатка, Иоган Гёте как-то полушутя заметил, что родись он в Англии, то не родился бы без годового дохода в 6000 фунтов. Хотя самому Гёте грех было жаловаться - он родился в одной из самых богатых франкфуртских семей. Но удача Гёте заключалась не в этом, а в отношении к себе родителей.

Приветливо встретила Иогана Гёте жизнь. Ласки и баловство умной и развитой матери, уютная обстановка, дышавшая довольством и культурой, много веселья и песен, игр и сказок, много книг, рано открывших перед ребенком чудеса фантазии, героические предания, поэзию страстей – дали его способностям развиться широко и привольно. С восьми лет Гёте уже владел древними языками и важнейшими новыми. Под руководством отца он писал латинские и немецкие сочинения, увлекался красотами природы. Однажды, среди фантастического жертвоприношения, пытался вызвать властвующее ею божество, слагал наивные стихи и затейливые сказки во вкусе тех, что мастерски сочиняла для него мать.

Когда французская оккупация, длившаяся два с половиной года, расшевелила древний деловитый Франкфурт и привила его горожанам интерес к театру, привычку к звучной декламации французских актеров и к классическому репертуару, мальчик попробовал свои силы в создании трагедий. В жизни Гёте раннее соприкосновение с французской культурой оставило надолго заметный след. Он отразился, прежде всего, на стремлении к изящному лоску, светской культуре, занятиям живописью, усиленному чтению чужеземных литературных образцов и намерению завершить образование после немецких университетов в Париже.

Вечно сосредоточенный и строгий отец, передавший поэту ту величавую осанку, в которой современники видели у него горделивость олимпийца, был обязан своим успехом профессии юриста и видел в своем сыне приемника своего дела. Когда, после непродолжительного пребывания в школе и домашнего изучения наук под руководством отца, решено было послать шестнадцатилетнего юношу в лейпцигский университет, казалось, что была твердо намечена его карьера как правоведа.

В 1765 году он покинул родной город и, впечатлительный, полный огня и в тоже время неопытный, бросился, очертя голову, в чарующий водоворот, каким предсталялась новичку-провинциалу, лейпцигская жизнь с ее храмами науки, веселым студенчеством и со всеми утехами столицы немецкой торговли. Университетская наука, педантичная и безжизненная, не удовлетворяла Гёте. Оставалось самообразование и, несмотря на рассеянный образ жизни, сменившийся у поэта в первые месяцы усидчивых занятий, запас его знаний значительно обогатился. Продвинулась вперед и литературная работа. Но ни вкус, ни направление его еще полностью не определились. Чем больше расширялся кругозор и чем сильнее становились творческие порывы, тем мучительнее казалась неудовлетворенность условиями и отношениями, среди которых суждено было жить. Задолго до «Вертера» Гёте испытывал приливы тоски и жажды протеста; демонстративно окружал себя шумной, эксцентричной толпой товарищей-студентов. И среди этой беспокойной жизни испытал свое первую сильную любовь.

Упадок сил, потребность отдыха и необходимость серьезного лечения побудили его вернуться на родину. Но домашняя обстановка уже казалась тесной, жажда неизведанных впечатлений влекла его вдаль. Едва оправившись от болезни, он снова в дороге, и «ученические его годы» заканчиваются в Страсбурге. Юриспруденция и здесь стоит у него на втором месте. Безучастно вытерпел Гёте все лекции, экзамены. Даже согласился стать адвокатом во Франкфурте, но страстная любознательность влечет его к медицине, естествознанию, точным наукам. Одновременно он штудирует старинные алхимические сочинения с их таинственной мудростью, заклинаниями и талисманами, будто обещающими дать ему ключ к познанию природы. Поэт и будущий естествоиспытатель, наделивший Фауста автобиографической жаждой явных и тайных знаний, обнаружился в этот период со всей ясность.

Но страсбургская обстановка, на границе французской и немецкой культуры, вызвала у Гёте пробуждение чувства национальной гордости, думу о старине и бесцветном настоящем. Случайно примкнув к литературному кружку, он не только нашел поддержку своим народным симпатиям, но стал во главе группы юношей, ставшей зародышем целого литературно-общественного движения, известного под именем «Штурма и натиска» (Sturm und Drang). Дружеский обмен мыслей по вопросам искусства и народности вряд ли вышел бы за круг любительских упражнений, если бы во главе кружка не встал взрослый, образованный и опытный человек – Гердер.

Сразу оценив необычайное дарование Иогана Вольфранга Гёте, Гердер развил перед ним в беседах свои заветные теории. Он передал свои мечты об обновлении немецкой поэзии на национальной основе, чисто романтический культ средневековой старины, преданий, сказок, песен, старого искусства, свое поклонение Шекспиром, который представлялся ему «гигантом, сидящим на высокой скале над морем, с бушующими волнами у ног, и небесным сиянием вокруг головы». Гёте, увлеченный этой проповедью, пишет восторженную статью о страсбургском соборе, бродит по деревням Эльзаса и записывает песни. В празднестве в честь Шеспира произносит восторженную речь. Тогда же поэт принимает окончательное решение обработать легенду о Фаусте, в которой ему пока видится только оригинальная личность авантюриста, вырывающегося на волю из будничной приниженности и рутины. Скоро Гердер покинул Страсбург, а члены молодого кружка рассеялись в разные стороны. Гёте, вооруженный дипломом доктора права, пытается практиковать в разных местах, но страсбургские воспоминания не изглаживаются, как и не проходят воспоминания о романе с дочерью пастора - Фридерикой Брион. Это увлечение - искреннее, вызвавшее ряд прелестных стихотворений, встретившее взаимность и порванное самим Гёте, изменчивым, жаждавшим новых впечатлений, широкой арены, навеки разбило сердце девушки. В глубокой старости, диктуя свои мемуары, он не мог без волнения вспоминать об этом эпизоде.

Магическое действие произвел на читающую публику роман Иогана Гёте «Страдание молодого Вертера», наградивший его вначале всенемецкой, а потом и общеевропейской славой. Пережитое и виденное слилось в нем с вычитанным и искуссно переработанным. Несчастная любовь к дочери купца Лотте Буфф, которая предпочла поэту его сухого и деловитого друга, - с отголосками сочинений Руссо. Наконец, более прозаическая развязка сердечной драмы молодого автора, нашедшего в бегстве спасение от безумного горя и мыслей о самоубийстве, слилась с реальной историей самоубийства одного из его знакомых. Из этих сложных элементов возникла печальная повесть о разбитых надеждах идеалиста, томимого несчастной страстью, общественным лицемерием, сословным неравенством. Форма этого романа уже устарела, философия и моральные рассуждения, описания кажутся растянутыми, эмоции - порой слишком напряжены. Но и на позднейшего читателя все еще действует задушевная исповедь героя, страстное его стремление к деревенскому народу, к природе, к детям. Впечатляет очаровательный образ Лотты. Даже мелодраматичная последняя сцена, где пистолетный выстрел сливается с громом и бурей, не портит общей картины.

На современников и на молодежь, увидевшую, как в зеркале, отражение своих дум и тревог, роман подействовал потрясающим образом. «Вертер» породил множество подражаний во всех литературах. К Гёте издалека приезжали паломники, чтобы взглянуть на писателя и отдать себя в его распоряжение. Среди молодых неудачников участились случаи самоубийства иногда с романом в руках. Увлечение перешло в настоящую эпидемию. Гёте, не ожидавший таких последствий, предпослал второму изданию «Вертера» эпиграмму, в которой допускал сочувствие, сожаление, но никак не подражание. «Прислушайтесь, что он говорит нам из могилы: жалейте обо мне, но будьте мужественны».

Следующим увлечением, сильно повлиявшим на творчество, стала Лили Шенкопф. Она, казалось, прочно овладела сердцем непостоянного поэта. Ее кокетство, возбуждая нервы, раздражая и привлекая к себе, должно было привести к браку. Гёте пытался вырваться из волшебного круга. Познакомившись с графами Штольбергами, типичными представителями «бури и натиска», он искал развлечения в ребячливых выходках. Попытался в капризно задуманной поездке в Швейцарию развеяться, но затосковал. Вернулся и нашел в Лили перемену отношения к себе, понял роковую ошибку, которую готов был сделать. В новом приступе недовольства жизнью принял приглашение друга Штольбергов, юного веймарского принца Карла Августа, участвовавшего с ним в самых смелых затеях, переселиться в Веймар.

Это случайное сближение имело важные последствия и открыло собой новый период в жизни Гёте. Поэт и принц сошлись, как две не остывшие еще страстные натуры. Карл Август обещал новому другу место при дворе, обеспеченное положение, дом в саду, где можно спокойно беседовать с музами, где также удобно предаваться всяческим шалостям. Первое время их совместной жизни дало, однако, решительный перевес веселью. То был вихрь развлечений, который казался веймарскому обывателю чуть ли не вакханалией. Когда Карл Август принял власть в свои руки, казалось, по выражению одного исследователя, что сами «буря и натиск» вступили на престол.

Гёте пришел в себя несравненно раньше своего товарища по кутежу и стал влиять на него советами, указаниями на важные правительственные задачи, на нужды бедного народа. Карл Август лишь постепенно переходил к серьезным взглядам на жизнь и обязанностям, но чуть ли не с первых дней задумал надолго удержать при себе Гёте, передав ему важнейшие административные заботы. Быстро повышая его, он назначил, наконец, поэта «президентом палаты», что фактически равнялось должности премьер-министра. В разные времена поэту приходилось стоять во главе горного ведомства, военной комиссии, заботиться о школах, здравоохранении и путях сообщения, заведовать театром и проводить меры, улучшавшие положение простого народа.

В Веймаре Иоган Гёте сблизился с утонченной и развитой женщиной – Шарлоттой фон Штейн. Она во многом способствовала нравственному и художественному перерождению поэта. В своей подруге, женщине не первой молодости и матери семейства, он нашел то, чего не встречал среди своих неудачных увлечений – свою сверстницу по интересам и устремлениям, способную понять и поддержать его. Ей он диктовал свои произведения, с ней обменивался мыслями даже по научным проблемам. При ее содействии он организовал в Веймаре кружок, состоящий из даровитых писателей и развитых женщин, вскоре прославленный по всей Германии и неистощимый на изобретение литературных упражнений, любительских спектаклей, издания рукописных журналов. Наконец, в домике среди тенистого сада, где сходился Гёте со своей подругой, проходила его работа по естествознанию. Работы и наблюдения по геологии и минералогии, ботанические исследования, занятия остеологией возродили интерес, заявивший о себе еще в ранней молодости и перешедший в настоящую страсть. Редко соединяемые дарования художника и администратора были дополнены талантом натуралиста.

Замечательное само по себе увлечение Иоганна Вольфганга фон Гёте, господина тайного советника, короля европейской литературы, ботаникой, зоологией, анатомией вдвойне замечательно тем, что не только интеллектуальное любопытство двигало Гёте по пути естественнонаучных изысканий, но и его свободный дух, искренняя жажда справедливости, стихийный демократизм, высказанные им еще в стихах:

Удивительно глубоко, умно, сердечно и верно сказано. Емкость поэтической формы, лишь усиливает эффект от ощущения независимости души автора, сильной, гибкой, спокойной, демократичной. В прозе Гёте говорил о том же, органично присущем ему чувстве неприятия кастовости, разобщенности: «В человеческом духе, так же как и во Вселенной, нет ничего, что было бы наверху или внизу; все требует одинаковых прав на общее средоточение».

Бессознательное поначалу ощущение несправедливости тогдашних научных догматов заставляло Гёте бросаться в бой даже тогда, когда речь шла о классификации растений. Отдавая должное Карлу Линнею как ботанику, Гёте, пораженный всеобщей гармонией природы, и среди разнообразия видевший во всем единство, не мог не восстать против признанного авторитета, разобщавшего и разъединявшего, когда решалась судьба картины мира. Гёте писал: «После Шекспира и Спинозы наибольшее впечатление произвел на меня Линней, именно благодаря тому противоречию, которое он во мне вызвал; ибо то, что он насильно старался разобщить, должно было, в силу глубочайшей потребности моего существа, слиться воедино». Как со временем выяснилось, в споре между Гёте и Линнеем прав оказался Гёте, и в дальнейшем морфология растений развивалась именно в указанном им направлении.

В том же направлении развивались анатомические изыскания Гёте. В то время в науке господствовала теория исключительности человека в животном мире на том основании, что среди костей его черепа отсутствовала межчелюстная косточка, непременная для черепов других млекопитающих. Гёте, конечно же, не мог пройти мимо такого явного геноцида по отношению к братьям нашим меньшим и, взяв руки детский череп, злополучную косточку нашел, посрамив в очередной раз дипломированных ученых ослов.

Биографы много занимались изучением отношений Гёте и Шарлотты фон Штейн. Они пытались выяснить, были ли они романтической привязанностью, либо идеальной дружбой, либо открытой связью с ведома снисходительного мужа? Материалы по этой проблеме малочисленны и сохранились только письма Гёте. Но при всех условиях, отрицать большое ее влияние на поэта не приходится. Настала пора охлаждения в отношениях, однако спустя много лет Шарлотта фон Штейн, давно покинутая Гёте, все-таки нашла в себе силы, чтобы высказать ему слова признательности: «Мне хочется назвать Вас Дающим!»

Со временем пришла к концу и деятельность Иогана Вольфранга Гёте на государственном поприще. В натянутости отношений между поэтом и герцогом, сменившей былую искренность, были, вероятно, повинны обе стороны. В желании Гёте удалиться от дел было виновато равнодушие герцога к своим обязанностям, которое становилось все тягостнее для поэта. Он прибегал к разным средствам, чтобы отвлечь друга от придворной суеты. Однажды, даже почти похитил его и увез в Швейцарию, чтобы на лоне природы и затишья убеждать герцога в необходимости начать новую жизнь. Но с возвращением в Веймар все возобновлялось, а проявления властолюбия у прежнего товарища, уже вкусившего прелесть бесконтрольного поведения, возмущали свободолюбивого Гёте. В вину самому Гёте, вероятно, можно поставить то, что он пошел на службу, будучи по натуре глубоко частным человеком. Излагая свое житейское кредо, он писал: «Никогда в жизни не становился я во враждебную и бесполезную оппозицию к могущественному потоку массы или к господствующему принципу, но всегда предпочитал, подобно улитке, спрятаться в раковине и жить в ней, как заблагорассудится».

Гёте уехал в Италию, чтобы на месте не только изучить памятники античного искусства (как он это заявлял), но и для того, чтобы подготовить свой переход к частной жизни и возвратиться к творчеству. Вместе с тем, чтобы дать разлуке ослабить связь с женщиной, так долго любимой и теперь утратившей свое обаяние, предпринял Гёте это, давно задуманное, под влиянием восторженных воспоминаний отца, путешествие. Целый мир новых и чарующих впечатлений открылся перед ним. Чудеса искусства и природы, дух великой старины, нежные южные картины наполнили душу поэта светом и покоем. Все уносило его далеко от современности, в область чистого искусства, к поклонению красоте, в бесконечные философские грезы.

В Италии же писались новые фрагменты давно задуманного «Фауста». А в 1790 году в семитомном издании собрания сочинений Гёте появилось все, к тому времени обработанное, из первой части «Фауста». В заглавии обозначено, что это отрывок большого целого. И действительно, в этой первой публикации еще многого нет, из того что мы знаем. Но под пером гениального поэта легенда о шарлатане-чернокнижнике уже получала глубокий смысл и мировое значение. Все пережитое и передуманное самим поэтом: и титанические порывы молодости, и отвага мысли, пытавшаяся овладеть таинственными законами бытия, и недовольство наукой и жизнью, и увлечение пантеизмом, и жажда славы и счастья, и неспособность оценить блаженные минуты, когда счастье столь возможно, – все это вошло в трагедию и преобразило Фауста в искателя истины, борца за свободу и могущество человеческого духа; подняло значение Мефистофеля как носителя отрицания и сомнения, томивших самого поэта, -все это навсегда останется поэтической исповедью Гёте.

Исповедальность образа Фауста, прежде всего, заключалась в том, что Гёте от природы был законченный материалист и скептик. В одном письме он сделал характерное признание: «Господь покарал Якоби метафизикой, меня же, наоборот, благословил физикой, дабы я радовался, любуясь его творением. И если ты говоришь, что в Бога можно только верить, то говорю тебе - я со всей силой верю только в то, что вижу». Такой подчеркнутый сенсуализм, вероятно и привел Гёте к неожиданному признанию в другом письме: «Я не христианин». Неприязнь Гёте к рациональному началу и сугубо чувственному подходу к восприятию жизни выразилась и в знаменитой фразе из «Фауста»:

Однако, что замечательно, к 60-ти годам наступил в жизни Гёте момент, когда он смог расстаться с врожденным скептицизмом. И когда юный Шопенгауэр с горячностью начинающего скептика попытался вернуть помудревшего старого единомышленника в лоно скепсиса, уверяя его в совершенной беспомощности разума, Гёте, жалея своего юного оппонента и сочувствуя ему, все-таки не нашел для него слов утешения.

Биограф так писал о пережитой поэтом в тот период метаморфозе: «В научных интересах Гёте происходят перемены. Разве не относился он прежде скептически к математике и к астрономии, как к наукам невидимым? Разве не держался вдалеке от звезд и чисел, потому что тут оказались бессильными его пять священных органов чувств? Теперь он превозносит астрономию, как единственную науку, которая покоится на абсолютно твердой основе и с полной уверенностью может шагать сквозь бесконечность...»

Прежде он нападал на Ньютона, потому что его гётевский глаз не видел того, что вытекает из опытов Ньютона. А теперь он снова спорит о том же предмете с Шопенгауэром, с молодым кантианцем. «Как», - восклицает Гёте, - «свет существует только, поскольку вы его видите? Нет! Вас самого не было бы на свете, если бы свет не видел вас!» Таким образом, к шестидесяти годам Гёте преодолел свой «фаустовский» комплекс, но Фауст – как автобиографический тип личности, исполненной скепсиса и жажды чувственных наслаждений, остался в мировой литературе навсегда.

Возвращение Гёте из Италии ознаменовалось встречей, много определившей в его жизни. Он встретил женщину, которую первой и последней назвал своей женой, хотя не без многолетней паузы. Ее звали Христина Вульпиус. Она поджидала в дворцовом парке Веймара господина тайного советника фон Гёте с тем, чтобы подать прошение о помощи ее брату - начинающему писателю сомнительных дарований. Просьба была уважена, но не благодаря талантам брата. Христина была простой цветочницей двадцати трех лет от роду. Она едва читала, писала того хуже, но была свежа, с мягкой кожей, ясным взглядом и румяными щеками, с непослушными кудрями, падающими на лоб. У нее - веселый нрав, и она охотно смеется, шутит и напропалую строит глазки.

Гёте поселил поначалу ее отдельно от себя, в маленьком садовом домике, где ее и посещал. Однажды он нашел Христину спящей с разрумянившимися щеками и разметавшимися непокорными волосами. Картина была настолько пленительной, что он не решился разбудить ее, а положил две розы и несколько цветов померанца рядом с ее подушкой. Выйдя из комнаты, он написал стихотворение:

Вскоре новость знал весь город. Люди судачили и болтали: они были возмущены аморальностью поэта. В Гёте они видели почти высшее существо, и молва не осуждала его связь с госпожой фон Штейн, которая во всем была ему ровней. Теперь в нем начали видеть порочного соблазнителя, который только и знает, что потакает своим похотям. Ореол святости был снят с Гёте и втоптан в грязь этой простушкой, даже не умевшей правильно писать. Впрочем, герцог был снисходителен, и легко прощал старому другу любовные утехи, лишь бы они не мешали охоте и придворным балам.

В течение семнадцати лет она была его любовницей, прежде чем он решился узаконить отношения, совершив скромный обряд гражданского брака. Их семейная жизнь не представляла собой идиллии, хотя бы потому, что они никогда не были ровней. Христина до конца дней обращалась к мужу на «Вы» и «господин советник». Она была антиподом. Для нее не существовало никаких сложных проблем, она смеялась и была довольной, шутила и баловала его. Она была воплощением чувственного тепла и женской непосредственности. Как Гёте писал в «Римских элегия», она была «плоть во всем ее великолепии», его «маленький Эротикон», с которой вполне удовлетворялась чувственная сторона его натуры. Биографы любят попрекать Христину за ее пристрастию к выпивке, мол, она парами шнапса отравляла дыхание гения, но гений и сам был не дурак выпить, поэтому травились они оба и по обоюдному согласию.

С годами Христина располнела, а в конце жизни превратилась в бесформенную тушу. С момента заключения брака лед в веймарском обществе тронулся, и двери многих домов открылись перед новоиспеченной тайной советницей. Но триумфального шествия по великолепным салонам не получилось. После своего «возвышения» Христина прожила недолго и, страшно располнев, стала вести малоподвижный образ жизни. В Веймаре говорили уже несколько непочтительно о «толстой половине Гёте».

Конец ее был тяжелым. Она страдала уремией. Отношение к ней Гёте в конце жизни также не отличалось особым вниманием. Он, который так всегда боялся болезней и смерти, печальных событий, не выдержал ее страданий. Он отгородился от жены собственными болезнями, чтобы не видеть ее страданий. Она умерла в одиночестве, в последние мгновения он не держал ее руку. В своем дневнике он записывает совсем коротко: «Умерла моя жена. Последняя. Ужасна борьба ее тела. Она умерла в обед. Во мне, и вокруг - пусто и мертвая тишина».

Старость – пора сбора воспоминаний. И Гёте отдал дань этой распространенной привычке, искусно соединив в примечательной автобиографии «Из моей жизни» действительно пережитое с пригрезившимся, и, если не прямо сочиненным, то гармонически истолкованным. Оттуда второе, наиболее знаменитое название этой книги – «Правда и вымысел». Старость - также время тихого кабинетного труда. Гёте пересмотрел и развил тогда свои естественно-научные работы, обнародовал свои наблюдения над «метаморфозами растений», расширил свою эрудицию, изучая восточную поэзию. Результатом явился сборник подражаний арабским и персидским поэтам - «Западновосточный диван». Он с интересом следил за важнейшими явлениями европейской литературы, удивляясь Байрону, отстаивая его «Дон Жуана» от нападок, приветствуя лучшие произведения французских романтиков, Пушкина, Мицкевича, не зная расовых различий и предубеждений и молодея духом при виде новых ростков жизни.

Постоянный прилив в Веймар его поклонников установил личные связи почти не со всеми выдающимися деятелями литературы и науки. Среди оживленного обмена мыслями с поэтами, натуралистами, философами он находил время для дружеской переписки с такой феноменально одаренной девочкой, как сестра романтика Брентано, Беттиной, страстной поклонницей Гёте. Он с таким участием следил за всеми ее душевными движениями, что невольно ввел ее в заблуждение, будто не в тонком психологическом интересе, а в сердечном увлечении крылась причина «Переписки Гёте с ребенком», - как назвала Беттина несколько лет спустя после смерти поэта свою книгу, в которой более, чем в автобиографии Гёте, вымысел смешан с правдой.

В полных любознательности старческих занятиях Гёте снова оживали чувства и интересы, лишь на время отодвинутые увлечением классической стариной. Театр, правда, не привлекал его больше. С 1817 года он освободил себя от тягот директорства и перестал писать пьесы. Но лирическое настроение продолжало посещать его. В Зулейке «Западновосточного дивана» он воспел Марианну Виллемер, в задушевной «Мариенбадской Элегии» – Ульрику фон Ливенцов, последних вдохновительниц его поэзии.

История отношений Гёте с Ульрикой фон Ливенцов – удивительное свидетельство уникальной душевной мощи поэта. Будучи семидесяти пяти лет от роду он, как юноша, влюбился в восемнадцатилетнюю девушку, Ульрику. Это была замечательная во многих отношениях любовь. Ничего нет удивительного, если старик влюбляется в молодую девушку, не новость – когда такая девушка выходит за старика, прельщенная той или иной перспективой. Но странно, почти невероятно, если юное существо, почти ребенок, влюбляется в старца, у которого нет самого существенного элемента всякой любви - будущего. Между тем, Ульрика полюбила старика Гёте и притом искренней, пылкой любовью, не иссякшей в ее душе до самой смерти, на протяжении почти 80-и лет.

Эта любовь замечательна еще и потому, что она почти до конца девятнадцатого столетия сохранила живую память о величайшем поэте. Почти легендой дышат подробности, проникавшие иногда в печать из уединенного замка, приютившего в своих стенах последнюю любовь Гёте. Ульрика умерла в 1898 году, донеся до могилы неумирающее воспоминание о гениальном человеке, который едва не стал ее мужем. О чем думала она в эти грустные годы старости (она умерла 96 лет от роду), мысленно уходя назад, в далекие, почти сказочные времена, когда титан германской поэзии остановил на ней свой взгляд и готовился унести на старых, но все еще сильных руках в небеса? Она ни за кого не вышла замуж, потому что невозможно было найти человека, который был бы в состоянии занять в ее сердце место, принадлежавшее когда-то Иогану Вольфрангу Гёте. Он был стар, но она помнила, что он все еще был крепок. Корпус его был строен и прям, лоб не бороздили морщины, на голове не было признаков плеши, а глаза сверкали блеском красоты и силы. Ульрика помнила, что у них уже все было условлено, что недостовало только формального акта – женитьбы, но пришли друзья, приятели и восстали против «неестественного» брака, который в глазах общества мог показаться смешным. Неестественный? Смешной? Но почему Ульрика проходила мимо сотен молодых здоровых и крепких мужчин, суливших ей много лет взаимного счастья, и остановила свое внимание на нем, только на нем, с его орлиными никогда непотухающими глазами, со светлой седой головой?

Гёте стоило больших усилий, чтобы преодолеть свою любовь и покинуть Ульрику. Об этом свидетельствуют его удивительные элегии, посвященные Ульрике. Ему это было тем более трудно, что герцог веймарский Карл-Август уже имел (неведомо для Гёте) разговор с матерью Ульрики, обещая дом для дочери и первое место в веймарском обществе, если она выйдет за Гёте. Мать после этого говорила с дочерью, которая, конечно, тотчас дала полное согласие. Брак, однако, расстроился, потому что с точки зрения обывателя, такой брак был неприемлем. Общество не понимало, что не старик хотел сделать Ульрику своей женой, а Гёте, великий германский олимпиец, который, как античные боги, не старился, не дряхлел, потому что сам был богом…

Теперь, через века после смерти Гёте, невольно становишься в тупик перед необычайным явлением его личности. Почему его так любили женщины? Он был умен, но ум не всегда аргумент для женского сердца; он был красив, но и красота не всегда притягательная сила. Кажется, что феномен Гёте лучше других понял Генрих Гейне, когда, вспоминая об их встрече, писал: «В Гёте мы находим во всей полноте соответствие внешности и духа, которая замечается во всех необыкновенных людях. Его внешний вид был так значителен, как и слова его творений; образ его был исполнен гармонии, ясен и благороден, на нем можно было изучать греческое искусство, как на античной модели… Время покрыло снегом его голову, но не могло согнуть ее. Он носил ее так же гордо и высоко и, когда говорил он, словно рос, а когда простирал руку, то, казалось, он указывает звездам путь».

В старости вернулся к Гёте и интерес к народной старине. С участием следил он за работами братьев Гримм, за сборником песен Брентано, изучал Эдду, новогреческие песни, сербские былины. С такими живыми симпатиями к народному прошлому, правда, у Гёте не всегда соединялось в годы старости понимание духа современных движений в народе. Война за освобождение, наполнившая все вокруг него энтузиазмом, не вывели его из настроений трезвого наблюдателя. И народные массы казались ему слишком неподготовленными, и противника их он считал слишком могучим (с Наполеоном он виделся в 1808 году в Эрфурте и Веймаре, с любопытством наблюдая в нем, как ученый, всемирно-историческое явление), и за подъемом духа, как состоянием скоропреходящим, не видел впереди определенной национальной программы. Но великие дни освободительной войны увлекли, наконец, и его. Юношеская свежая радость охватила старца, и вместе со всем народом он отдался надеждам, но достаточно долго прожил потом, чтобы увидеть, как возвратом к прошлому обернулось начавшееся возрождение.

Тихо догорала жизнь старца. Он спокойно думал о смерти, повторяя строку из известного своего стихотворения: «подожди немного, отдохнешь и ты». Утром в день кончины Гёте еще любовался чудной картиной весны, просил принести ему несколько книг для новых работ, потом, опустившись от утомления в кресло, безмятежно «смежил орлиные очи».

«Жизнь моя - сплошная авантюра, ибо я всегда стремился не только развить то, что заложено было в меня природой, но добыть и то, чего она вовсе мне не дала», - писал Гёте, и в другом месте сам объяснял, зачем это нужно. «Тот, кто не проникнут убеждением, что все проявления человеческого существа - чувственность и разум, воображение и рассудок, - должны быть им развиты до решительного единства, какая бы из этих способностей не преобладала, тот постоянно будет мучиться в безрадостном ограничении». Так объяснял историю своей жизни и свое жизненное кредо гениальный поэт, замечательный ученый и крупный администратор – Иоганн Вольфганг фон Гёте. И надо признать, редко у кого – либо из великих вера и жизнь сходились столь тесно, как у него.

Квинт Гораций Флакк

ФВЛЭ - психотип «гёте»

Крупнейший поэт «золотого века» римской литературы и века императора Октивиана Августа. Родился 8 декабря 65 года до н.э. в небольшом южном городе Венузии (ныне Веноза); умер 27 ноября 8 года до н.э. Уникальный представитель жанра поэтической сатиры. Психический тип по Афанасьеву – «гете».

Отец Горация, занимавший должность сборщика налогов, желал дать сыну сколь возможно лучшее образование. Несмотря на довольно скудные средства, он не отдал его в местную школу, а повез на учебу в Рим, и там мальчик посещал вместе с детьми римской элиты лучших учителей. Особенно запомнился Горацию один учитель, читавший им плохой перевод «Одиссеи», и чьим основным средством воздействия на учеников была порка. В то время, пока сын получал грамматическое и риторическое образование, отец тщательно воспитывал его в правилах строгой морали, оберегая, путем наглядных примеров, от тех соблазнов, какими был богат тогдашний Рим. За это позднее Гораций в стихах воздал ему искреннюю благодарность. Дальнейшее обучение его прошло в Афинах, и сам Гораций говорил, что именно греки научили его говорить «круглыми устами», т.е. красноречиво и свободно.

Гражданская война застала Горация в стане побежденных в армии Брута, что долго и горько отзывалось на его судьбе. Вернувшись в Рим, он уже не застал отца в живых, а их имение в Венузии было конфисковано. Горацию удалось получить место писца, а чтобы дать исход мрачному настроению и обратить на себя внимание, он стал писать стихи, которые также содействовали улучшению его материального положения. Первыми литературными опытами, обратившими на себя внимание, явились ямбы и сатиры. Талант и удача сопутствовали Горацию, на его стихи обратил внимание такой крупнейший авторитет как Вергилий.

Вергилий познакомил Горация с Меценатом (чье имя стало с тех пор нарицательным для всякого богатого покровителя искусств), и с этого момента началась новая страница в жизни поэта. Меценат, хоть и не сразу, но принял его в свой круг и вскоре так близко сошелся с ним, что Гораций стал для него незаменимым человеком. Это сближение сначала с выдающимися литераторами, а затем с Меценатом, ближайшим другом Августа, значение которого в государстве все более возрастало, создало молодому поэту такое блестящее положение, о каком он прежде и не смел мечтать. Это обстоятельство и дало ему наиважнейшее чувство удовлетворения, которым было окрашено последующее творчество Горация, прежде довольно горькое и ядовитое.

Гораций был один из тех поэтов, о которых можно сказать, что женщины составляли в его жизни и все, и ничего. Он не был женат. Что касается его любовных романов, то их было до того много, что остановиться на какой-либо женщине и сказать, что та или иная занимала в сердце поэта большее место, чем другие, для него было совершенно невозможно. Они все были близки ему, он им всем пел восторженные гимны. Страсть, которой было проникнуто все существо поэта, как у настоящего представителя века Августа, мощным потоком катилась через все творчество Горация, одинаково омывая, очищая, облагораживая всех легкомысленных представительниц прекрасного пола, когда-либо приковавших к себе его внимание.

Нужно ли говорить, что все это были гетеры, т.е. образованные, свободные, но несколько легкомысленные женщины, занимавшие среднее положение между законными женами и проститутками? Во времена Горация женщина играла довольно жалкую роль или, вернее, не играла никакой роли в обществе. Ей оставалась одна область, в которой она царила как полноправная хозяйка – это область любви и сексуальности. Обычной жене здесь не было места. Если же ей уделялось иногда несколько блесток игривого чувства мужчины, то только в том случае, если она сама спускалась с пьедестала матери, чтобы пасть до чувственного разгула гетер.

Таким образом, понятие женщины сливалось с понятием гетеры, и если мы читаем в произведениях древних писателей славословия в адрес женщины, по временам самые возвышенные и безгрешные, то с уверенностью можно сказать, что адресовались они существу не вполне безгрешному.

В кругу этих легкомысленных, но притягательных созданий, черпал Гораций материал для вдохновения. У гетер были настоящие салоны, и в них собирались все, кто был знатного происхождения и светлого мироощущения в тогдашнем Риме. Во времена Римской Империи каждая гетера -прелестница жила барыней-щеголихой, держала слуг, принимала гостей, давала обеды и ужины, сияла не только красотой, но и умом, грацией, образованностью, нередко пела прекрасно и сочиняла маленькие стихи, всегда могла поддержать занимательный разговор о литературе и искусствах. У нее собиралась вся модная аристократия. Нужно было почитать за счастье быть ей представленным и обладать на это очевидными правами – знатностью, умом, славой или богатством. По городу они гуляли в щегольских носилках, имели в цирке и амфитеатре свои ложи, принадлежавшие к числу мест весьма порядочных и благородных, ходили в храм приносить жертвы, как все свободные люди, и пользовались правами римского гражданства, получая наследства (часто огромные). В именно этих салонах и вращался Гораций.

Перечислять гетер, оказавшихся с Горацием, было бы делом не благодарным. Все они совершенно одинаковы, как бы их не звали. И Фидилия, и Лида, и Барина, и Филлида, и многие другие, которым Гораций посвящал поэтический досуг. Все они были женщинами, выкроенными на один лад, и занимавшими однотипное положение в обществе. Только по степени нежности, с которой Гораций расточал похвалы той или иной гетере, можно судить о глубине его привязанности к ним. Вероятно, более всего благоволил поэт к Лидии и Барине. Вот удивительная по красоте и естественности чувства Ода к Лидии в переводе Афанасия Фета:

Что касается Барины, то она, судя по одам Горация, отличалась постоянным вероломством и ветреностью, но зато и редкой красотой. Он расточает ей похвалы, но в то же время клеймит ее измены и говорит, что ни за что не поверит словам возлюбленной, разве только каждая ложь будет ей стоить безобразия в виде наказания. Тогда, конечно, Барина была бы искренна; но до тех пор он может наслаждаться только ее чувственностью, но не любовью.

Последней любовью Горация была, вероятно, гетера Филида, но при всем желании указать на отличительные черты ее характера нет никакой возможности. Как и Лидия, она чувствовала крупинку страсти к Горацию, но, как и та, она одновременно любила другого, и оба эти различных чувства как-то укладывались в ее душе, не мешая друг другу. Впрочем, и Горацию ничто не мешало любить тогда же многих Филид.

Упрочение литературного и общественного положения Горация возбудило в одних зависть, а в других вражду. Завистники не давали ему покоя указанием на низкое происхождение поэта, оказавшегося в кругу высшей римской аристократии. Им он отвечал спокойным и полным достоинства голосом в 6-й сатире Первой Книги. Рассказав историю своего знакомства с Меценатом, он писал, что сам Меценат был очень знатного рода, но никогда не ценил людей только по их происхождению, потому что для него важны личные качества человека. Вместе с тем, сам поэт не стыдился своего происхождения и не стремился занять какие-либо высокие должности, так как это отняло бы у него свободу и досуг. Некоторые из завистников, будучи вполне бездарны, хотели бы при помощи Горация сами попасть в кружок Мецената. В ответ на такие фантазии была написана 9-я сатира, где поэт необычайно живо изобразил назойливость одного нахала, пристававшего к нему с этими претензиями прямо на улице.

Враги Горация силились подорвать его литературное значение, используя, по большей части, политические мотивы. Противники Августа не могли простить Горацию того, что служа в войске оппозиции, он подружился с самым близким к Августу человеком, и тем как бы изменил своим республиканским убеждениям. Твердым спокойным тоном отвечал врагам поэт, говоря о неизбежной смене времен. Заключение Первой Книги сатир исполнено такого спокойного и уравновешенного голоса, что невольно чувствуется писатель, который знает себе цену и занимает твердое, выдающееся положение в литературном мире. Когда через два года после выхода книги, посвященной покровителю, Гораций получил в подарок сабинское имение, доставившее поэту прочное материальное обеспечение, то чувство довольства своим положением и нравственного удовлетворения достигли у Горация высшей точки. Он продолжал еще писать сатиры, но уже в них не было и следа той едкости былого времени, а все дышало спокойствием и благодушием. Приправленная приятной шутливостью Вторая Книга сатир, изданная пять лет спустя после Первой, скорее, напоминает собой дружескую беседу в письмах, принадлежащих уже к позднейшей эпохе его литературной деятельности. В ней речь идет об умеренности в жизни как залоге счастья, или о приятности уединения в подаренном Меценатом имении по сравнению с шумной городской жизнью Рима.

Первое собрание лирических сочинений Горация было издано в 23 году до н.э. и было, по обыкновению, посвящено Меценату. Завершалось оно тем знаменитым стихотворением, в котором поэт высказывал осознание своего великого значения в латинской литературе. Позднее его вольно перевел Г.Р. Державин, а под пером А.С. Пушкина обрело вид всем известного «Памятника».

Гораций умер 27 ноября 8 года до нашей эры, лишь на два месяца пережив своего друга и покровителя Мецената, и тем исполнил данное прежде обещание не пережить «часть души своей».

Горация много читали не только в древности, но и в новое время. Современный европейский читатель так же благоволит перед Горацием. Именно поэтому и до российского читателя дошло все его творческое наследие: сборник стихов («Ямбы» или «Эподы»); две книги сатир («Беседы»); четыре книги лирических стихотворений («Оды»); юбилейный гимн «Песнь столетия»; две Книги Посланий.

Чтобы точнее понять характер и творчество великого римского поэта, вдумайтесь в смысл наиболее известных высказываний Горация:

«Лови сегодняшний день и как можно меньше надежд возлагай на день завтрашний».

«Для меня друг стоит столько же, сколько стоит весь мир».

«Тот, кто хочет, чтобы ему прощали его ошибки, должен даровать прощение другим».

«Тому, кто благороден, добр в мыслях и поступках, верен долгу и простосердечен, не надо оружия, не надо охранника; его защищает добродетель».

«Дорогу к смерти проходят только однажды!»

Карло Гольдони

ФВЛЭ - психотип «гёте»

Знаменитый итальянский драматург. Родился в Венеции в 1707 году, умер в Париже 1793. Крупнейший реформатор итальянского театра, создатель «комедии характеров». Литературное наследие -267 пьес, в том числе «Слуга двух господ», «Трактирщица», «Обманщик», «Кофейная».Психически тип(поАфанасьеву) «гете».

В доме своего деда, большого любителя театра, Карло еще ребенком познакомился со сценическими представлениями. Изучая, по указанию отца медицину, он много читал античных комедиографов, усердно посещал театр, водил дружбу почти исключительно с актерами и актрисами. Уступая просьбам сына, отец позволил ему переменить факультет.

В своей биографии Карло Гольдони большое внимание уделяет своей персоне и практически ни слова не говорит о супруге. Между тем, она составила счастье венецианца в личной жизни.

В молодости Карло был ветреным молодым человеком, путешествуя из одного города в другой. Однажды в Генуе он увидел красовавшийся в окне силуэт привлекательной девушки. Легкий поклон, которым обменялись юные люди, положил начало романтической любви, переросшей в законный брак. Супруга поддерживала Карло во всех творческих делах и одновременно мотивировала к адвокатской деятельности для заработка, ведь семья требовала содержания. После свадьбы молодые поселились в Пизе, где Гольдони думал о том, чтобы расстаться с театром, но именно в этот момент ему предложили выгодный контракт, положивший начало театральной карьере итальянца.

Сначала в Венеции, а потом в Павии Гольдони занимался юриспруденцией, но одновременно он с большим интересом знакомился с драматической литературой вообще и итальянской, в частности. С сожалением Карло замечал отсутствие в последней чего-либо достойного его внимания и задумал реформу в этой области. После защиты докторской диссертации по юриспруденции начал карьеру адвоката, что не мешало венецианцу думать о театре. В свободное время он много читал, прежде всего, античные трагедии и комедии, произведения Мольера. Карло Гольдони часто бывал на спектаклях, которые ствили бродячие театры и актеры. Вступив в адвокатское сословие, и с успехом проводя процессы, Гольдони сочинял сначала не комедии, а трагедии, что не соответствовало его дарованию. И потому выходило очень неудачно: его трагедии, как и либретто для опер, успеха ему не снискали. На свой истинный путь, сразу доставивший ему громкое имя и известность, Карл Гольдони вступил с комедией «Светский человек». Вслед за ней за один год драматург написал еще 16 трехактных пьес. В 1761 году, когда ему исполнилось 54 года, Карло Гольдони с супругой навсегда покинули свою родную Италию, чтобы поселиться в Париже. За два года он написал 24 пьесы, из которых в репертуаре удержалось 8. В Париже писатель также преподавал итальянский язык. Будучи демократом по характеру и убеждениям, Карло Гольдони всегда выступал за права народа, простых людей, чем вызывал недовольство власть имущих.

Внезапная потеря одного глаза, приглашение из Лондона писать для тамошнего итальянского театра, громадный успех написанной им по-французски комедии «Благодетельный брюзга», продолжение литературной деятельности и на родном языке - вот главные интересы стареющего итальянского драматурга.

Литературное наследие Карло Гольдони - больше 200 пьес, большую часть которых составляют комедии. Одни из них относятся к разряду так называемых «слезливых комедий», другие - к веселым буффонадам из народной жизни, третьи - к «комедии характеров». На комедиях зиждется огромное значение Гольдони в итальянской литературе и та слава, которой он пользуется в Италии, давшей ему характерный титул «protocomiko» (на подобие того, как Греция назвала Аристофана «комиком»). И во втором своем отечестве, Франции, такой строгий судья как Вольтер, называл его «сыном и живописцем натуры», человеком, «очистившим итальянскую сцену, изобретающим фантазии и умеющим писать здравым смыслом», восхвалял «чистоту и естественность» стиля Гольдони. Итальянское общество и народ нашли в себе в нем удивительного живописца. Если по характеристике одного критика, «театр Гольдони похож на большую, людную ярмарку, где встречаются люди разных характеров и сословий», то первое место на этой ярмарке занимает низший класс. Ни в чем дарование Карло Гольдони не обнаружилось так ярко и широко, как в так называемых «венецианских» народных комедиях. В литературном отношении пьесы драматурга приобретают особое значение рисунком характеров, чему он сам придает чрезвычайное значение, идя вслед Мольеру (недаром Гольдони иногда называют итальянским Мольером). В создании «комедии характеров» и заключается реформа Гольдони в области итальянской драматургии. Завещанные итальянской комедии еще римской драматургией шаблонные четыре «маски» Гольдони заменил реальными лицами, списанными с натуры. Грубую, по большей части, построенную на импровизации арлекиану, он заменил тонким и серьезным «жанром», в котором главное - тонкое изображение действующих лиц, их смешных сторон, слабостей и недостатков. Важным нововведением Гольдони стало закрепление литературного текста там, где раньше была импровизация. Теперь, воплощая героев на сцене, актеры должны были придерживаться заранее прописанного сюжета и реплик. В 1787 году Карло Гольдони завершил трехлетнюю работу на французском языке «Мемуары Карло Гольдони», которые являются основным источником знаний о его жизни и характере. Через год он перевел свои мемуары на итальянский язык.

В 1793 году Национальный конвент назначил писателю пенсию, однако французская революция отменила это решение. После смерти Карло Гольдони 6 февраля 1793 года, денежное вознаграждение получала его вдова.

Главным достоинством творческого наследия Карло Гольдони является сценичность. Его пьесы написаны специально для постановки в театре, чьи законы Карло знал не понаслышке. На подмостках он выступал и драматургом, и режиссером. Творчество литератора ценили представители французского просвещения Дени Дидро и Вольтер, просветители Иоганн Гете и Готхольд Лессинг.

«Признательность – это магнит добрых людей», говорил итальянский драматург Гольдони, и был прав.