ФЛЭВ - психотип «эпикур»

Носитель психического типа «эпикур», в большинстве случаев, - внешне привлекательный, часто красивый, миролюбивый и доброжелательный собеседник, уравновешенный и неэмоциональный, подверженный влиянию и слабохарактерный человек. По темпераменту - чаще флегматик. Тип нервной системы по Павлову - слабый.

Человека типа «эпикур» часто называют человеком-праздником, сравнивают с плюшевым большим и теплым мишкой. Застолье в теплой компании - важнейшее удовольствие; плотские наслаждения, материальное благополучие для него важнее духовных и социальных ценностей.

Внутренняя установка носителей типа «эпикур»: деньги правят миром, много их не бывает, счастье - в обладании собственными материальными вещами. Разумнее прожить малозаметную, ровную, спокойную жизнь, быть осмотрительным, лояльным и осторожным. Бесстрастие и стабильность в проявлении эмоций - стиль общения; недопустимо проявление сильных чувств и эмоций, очень трудно на людях пережить глубокие бурлящие внутри душевные состояния (любовь, ненависть, восторг, разочарование и т.д.)

Черты проявления в характере и поведении людей, носителей психического типа «эпикур»: меркантилизм, склонность к накопительству и роскоши, к спиртному и излишествам в еде, потребность в удовлетворении плотских удовольствий; предрасположенность к получению подарков и взяток; прижимистость, лень, вялость, «толстокожесть», праздность как стиль поведения; основательность в местах постоянного проживания; стремление иметь в собственности недвижимость, дорогие эффектные автомобили, драгоценности, одежду, обувь, аксессуары. Эмоциональная сухость (скованный смех, нервные слезы); неадекватность в эмоциональных проявлениях, «стеклянный» взгляд, изнуряющий контроль эмоционального состояния людей из значимого окружения; очень глубоко спрятанные чувства.

В обычном общении «эпикур» в большинстве случаев - обыкновенный собеседник, многословный, мало эмоциональный и приятный. Голос - ровный, тихий. Дружеские беседы (без красивых речей), дружеская поддержка – не насыщаемая услада жизни для носителя типа ФЛЭВ. Для него характерно хорошее чувство юмора. Он эмоционально суховатый человек, но под действием алкоголя его эмоции свободны и адекватны моменту общения, и он всегда умеет сказать то, что нужно. Он в компании друзей – душка!

Человек типа «эпикур» в обыденной жизни проявляется как неуверенный в себе человек, и не скрывает этого.

Ему удобнее быть ведомым, подчиненным, жертвенным в каждодневных делах и событиях. Старается не брать на себя ответственность в больших и малых делах.

В трудной или экстремальной ситуации «эпикур» действует решительно и способен удивить всех (включая себя) адекватностью поступков, геройством, мужеством, физической и психической выносливостью, интеллектуальной мощью. В экстремальной ситуации, спортивной деятельности он способен достичь рекордов и одержать победу.

По призванию люди, носители типа «эпикур», – политики (без лидерских амбиций), юристы, консультанты, риэлторы, продавцы, охранники, повара, официанты, путешественники, врачи-стоматологи и др.

Иван Сергеевич Тургенев

ФЛЭВ - психотип «эпикур»

Великий русский писатель. Родился 9 ноября 1818 года в Орле, умер в Буживале под Парижем 3 октября 1883 г. Похоронен в Петербурге. Самый популярный русский писатель ХIХ века. Персонажи его романов: Базаров, Рудин, Инсаров стали эталонными для социальных движений своего времени.

Отец Тургенева, участник войны 1812 года, вышел в отставку в чине полковника и поселился в имени своей жены, Веры Петровны Лутовиновой, в селе Спасском-Лутовинове. Сам Иван Тургенев в автобиографии, говоря о себе в третьем лице (И.С.), писал следующее: «И.С. в 1822-м году совершил с целой семьей и прислугой – в двух каретах с фургоном – заграничную поездку, в которой И.С. чуть не погиб в швейцарском городе Берне, сорвавшись с перил, окружавших яму, в которой содержались городские медведи; отец едва успел ухватить его за ногу. Возвратившись в деревню Спасское - Лутовиново, семья Тургеневых зажила деревенской жизнью, той дворянской, медленной, просторной и мелкой жизнью, сама память о которой уже почти изгладилась в нынешнем поколении, - с обычной обстановкой гувернеров и учителей, швейцарцев и немцев, доморощенных дядек и крепостных нянек».

Прошло еще несколько лет. Мальчика учили «чему-нибудь и как-нибудь» – пушкинская формулировка тут вполне уместна. Литературой в семье интересовались мало, русскую вообще не признавали, разве что, с оговорками на Пушкина, который сам в то время был еще не признанный классик, а юноша, подающий надежды. Зато языкам, особенно французскому и немецкому, учили с раннего детства.

С пятнадцати лет Иван Тургенев изучал гуманитарные науки в университетах, меняя города: год в Москве, два в Петербурге, затем, не удовлетворенный полученным образованием, еще два года в Берлине. Учился он по-настоящему, не для порядка, а для себя. К 23-м годам он был широко и достаточно фундаментально образованным человеком, знающим языки, философию, русскую и европейскую литературу.

Молодой человек и сам пробовал перо. Уже печатались кое-где его стихи. Автор оценивал свои творения не слишком высоко: чем образованней человек, тем трудней ему заблуждаться на собственный счет, а Тургенев был образован. Посылая первые опыты старшим знакомым для совета, он долго и более чем самокритично извинялся. Тургенев как бы стоял на пороге литературы, колеблясь, стоит ли делать решительный шаг.

Эти колебания длились приблизительно еще два года. «Около Пасхи 1843 года в Петербурге произошло событие и само по себе крайне незначительное, и давным-давно поглощенное забвением. А именно: появилась небольшая поэма некого Т.Л., под названием «Параша». Этот Т.Л. был я; этою поэмой я вступил на литературное поприще».

Шаг сделан – но можно ли назвать его решительным? Поэме повезло – ее похвалил В.Г. Белинский. Впоследствии Тургенев писал, что великий критик сделал это «в силу некоторых, едва заметных крупиц чего-то похожего на дарование». После «Параши» молодой литератор печатался активно. Стихи, поэмы, рецензии, несколько прозаических вещей, то с подписью, то под буквой, то вообще без подписи. Нужная и вполне квалифицированная журнальная работа. Многие литераторы, начинавшие вместе с Тургеневым, так и занимались ею всю жизнь. В тургеневских публикациях до «Записок охотника» виден одаренный и культурный молодой автор, уже вошедший в литературу и занявший в ней довольно скромное, но полезное и вполне достойное место. Но гения пока не видно.

Далее следует привести финальные фразы коротенькой автобиографии Тургенева, написанной, как говорилось, в третьем лице: «В течение двух последовавших лет он продолжал писать стихи и даже поэмы, не встречавшие и не заслуживающие одобрения, а, уезжая в конце 1846 года за границу, решился было совсем прекратить или изменить свою деятельность; но успех коротенького отрывка в прозе, озаглавленного «Хорь и Калиныч», и оставленного им в редакции только что возобновленного журнала «Современник», возвратил его к литературным занятиям. С тех пор они не прекращались – и в прошлом году явилось уже пятое издание его собранных сочинений. Незначительный перерыв в этих занятиях произошел лишь в 1852 году, когда по поводу напечатания его статьи о кончине Гоголя или, говоря точнее, вследствие появления отдельного издания «Записок охотника», И.С. был посажен на месяц в полицейский дом, а потом отправлен на жительство в деревню, из которой он возвратился только в 1854 году. С 1861 года И.С. живет большей частью за границей».

За этими коротенькими строчками - целая жизнь великого русского писателя, и о ней стоит сказать несколько подробнее. Очерк «Хорь и Калиныч» – фрагмент «Записок охотника». В свою очередь – «Записки охотника», самое значительное произведение молодого Тургенева. Оно оказало большое влияние на развитие русской литературы и принесло автору мировую известность. Книга была переведена на многие европейские языки и уже в 50-е гг. находилась под фактическим запретом в России, выдержала много изданий в Германии, Франции, Англии, Дании. В центре очерков – крепостной крестьянин, умный, талантливый, но бесправный. Тургенев обнаружил резкий контраст между «мертвыми душами» помещиков и высокими душевными качествами крестьян, возникшими в общении с величавой, таинственной и прекрасной природой. В соответствии с общей мыслью «Записок охотника» о глубине и значительности народного сознания, Тургенев в самой художественной манере изображения крестьян сделал шаг вперед в сравнении с предшествующей и современной литературой. Яркая индивидуализация крестьянских типов, изображение психологической жизни народа в смене душевных движений, обнаружение в крестьянине личности тонкой, сложной, глубокой, как природа, - главное открытие Тургенева.

Из мощной группы ярких талантов, вошедших в литературу в 40-50-е годы, Тургенев первый завоевал не просто известность, а широкую, устойчивую славу. Начиная с «Записок охотника» он долгие годы был самым популярным, самым знаменитым писателем, центральной фигурой литературного процесса. Именно его новых вещей больше всего ждали читатели, именно ему издатели, заинтересованные в подписчиках, платили самые высокие гонорары – показатель меркантильный, но характерный и достаточно выразительный.

Автор посмертной биографии написал, что Тургеневу «в продолжение сорока лет принадлежала руководящая роль в литературе», написал без колебаний, хотя за два года до того закончил свой земной путь Достоевский, а Толстой выпустил в свет «Войну и мир» и «Анну Каренину». Разумеется, утверждение о руководящей роли могло быть субъективным. Но вот, например, еще одно свидетельство Владимира Короленко, одного из самых умных и честных очевидцев эпохи: «Недавно один из критиков «Нового времени» (г. Перцов) указал и, пожалуй, верно, что гораздо меньше «ругали» Гончарова, чем Тургенева. Да, но это лишь потому, что в то время, которое помнит г. Перцов, о Гончарове вообще говорили мало. Тургенев раздражал как собеседник, порой больно задевавший самые живые струны тогдашних настроений. К нему относились страстно, бурно порицали и так же бурно выражали ему любовь и уважение. У него была ссора, но было и удовлетворение триумфа. Он понимал, и его тоже понимали». Написано это не в работе о Тургеневе, а в юбилейной статье о Гончарове.

В ряде вопросов литературного быта Тургенев служил как бы эталоном. Справедливо возмущаясь низкими гонорарами, Достоевский сравнивал себя как раз с Тургеневым, что, кстати, вряд ли вызывало прилив симпатий к более удачливому собрату. Начиная с «Записок охотника», по популярности у русского читателя Тургенев был первым, первым среди равных, равным среди равных – но вторым не был никогда.

А сам Тургенев – он как относился к своему первенству? Вдумчивый, серьезный, влюбленный в свое дело писатель, он не был по натуре ни борцом, ни тем более, вождем. В знаменитой статье-речи «Гамлет и Дон Кихот» он восхищался безоглядной решительностью Дон Кихота, наверное, как раз потому, что сам этого был лишен. По натуре он был как раз скорее Гамлет – даже в пору высшей славы каждая новая законченная работа оставляла в нем чувство неуверенности, а то и просто неудачи. Ни к какому лидерству он не стремился, и в письмах, и в статьях настойчиво называл первым писателем эпохи Льва Толстого. Но, увы, даже эта акция лишь подчеркивала его первенство: отрекаться от трона может лишь законный монарх.

Занимая в литературе тех лет место важное, но отнюдь не особенное, в литературном процессе Тургенев занимал место особенное. Проще – он был модным писателем. Модным. Его книги ждали, о нем говорили даже в житейские моменты, когда нужно было о чем-то поговорить. Когда он писал, обсуждали, что пишет, когда не писал, обсуждали, почему не пишет. Так что вполне можно понять ту, иногда неосознанную неприязнь, которую испытывали порой даже очень крупные художники к модному собрату.

В чем же обвиняли Тургенева? В позерстве, в «популярничанье», в заискивании перед читающей публикой, в неискренности, даже в желании «подвильнуть хвостом перед молодежью». Больше всего раздражало, что мода на Тургенева, в отличие от прочих мод, все никак не проходила. Вроде бы поссорился с публикой из-за «Отцов и детей», роман ругали – но все равно у всех на устах его имя. Уехал за границу, оторвался от родной почвы, от литературной борьбы – а по приезде вместо равнодушия триумфальная встреча. Говорят, что мода не выдерживает испытание временем – мода на Тургенева прошла сквозь всю его жизнь, продолжалась после смерти и практически продолжается сейчас.

Тургенев замечательно писал о любви: его проза о «страсти нежной» по воздействию на читателя не уступала (да, пожалуй, и сейчас не уступает) откровеннейшим любовным стихам. Практически в то время в душах молодежи Тургенев, пожалуй, занимал место первого лирического поэта эпохи.

Дарование лирика, кажется, ставит непременным условием богатую интимную жизнь. Но здесь – заминка. Несмотря на гигантскую популярность Тургенева и связанный с нею огромный интерес к личной жизни писателя, заглянуть в нее никому не удавалось. Он тщательно охранял свои чувства от вторжения посторонних. Известно только, что в 1843 году он познакомился с Полиной Виардо и с этого момента не расставался с ней до конца жизни. Полина была одной из величайших певиц своего времени, к моменту их знакомства она была замужем и обременена многочисленным потомством, но это обстоятельство не помешало их пожизненному союзу, дружбе писателя с мужем певицы и трепетное отношение к чужим детям. В известном смысле союз между Тургеневым и Виардо был и творческим союзом. Когда певица оставила сцену, она занялась композицией, и либретто для ее опер сочинял именно Тургенев. О том, как далеко простиралась близость между писателем и певицей, ходило множество толков, но сейчас можно уверенно говорить только о двух записях в дневнике Тургенева. Одна, помеченная 1845 годом, сообщает: «Самое счастливое время моей жизни. Возвращение к зиме. 31 декабря Templario – первый поцелуй..» Другая, помеченная 1849 годом – «Холостяк. 26 июня я в 1-й раз с П(олиной)». Вот и все, о чем можно с уверенностью сказать по поводу этой близости.

Однажды Тургенев сочинил для Полины Виардо романс под названием «Разгадка»:

Виардо красавицей не была, а Тургенев по общему признанию был хорош собой. Вглядимся в фотографию 1856 года. Лоб большой, глаза умные, внимательные. Никаких следов пронзительности, фанатичного огня, скрытой муки и прочего творческого демонизма. Спокойная, чуть печальная доброжелательность. Основное ощущение от фотографии или, как говорили в те времена, «ее пафос» – глубокая, естественная порядочность. И, пожалуй, ответственность: писатель с таким лицом не оставит на листе неряшливой фразы. А в целом – умный, сдержанный, работящий интеллигент.

Тургенев был умен, очень умен. Это отмечали почти все знавшие его. В одном из писем Белинский сообщал: «Тургенев – очень хороший человек, и я легко сближаюсь с ним. Это человек необыкновенно умный, беседы и споры с ним отводили мне душу».

Тургенев прекрасно играл в шахматы. Если судить по дошедшим партиям, он играл лучше любого из русских классиков. И еще одно косвенное и грустное свидетельство ума: посмертное вскрытие обнаружило редкостную величину его мозга – он весил более двух килограммов.

Покажется парадоксальным, что именно Тургеневу пришлось всю жизнь доказывать догматикам и примитивам, что жизнь умнее самого умного литератора, что дело честного художника – честно исследовать действительность, а не подгонять писательскую задачу к ответу.

«Господа критики вообще не совсем верно представляют себе то, что происходит в душе автора, то, в чем именно состоят его радость и горести, его стремления, удачи и неудачи. Они …вполне убеждены, что автор непременно только и делает, что «проводит свои идеи»; не хотят верить, что точно и сильно воспроизвести истину важнее. Реальность жизни есть высочайшее счастье для литератора, даже если эта истина не совпадает с его собственныими «симпатиями», - так писал он в очерке «По поводу «Отцов и детей».

Здесь, видимо, опять надо вернуться к огромному тургеневскому уму. До сих пор спорят: полезны ли ум и образование в художественном творчестве или вредны? На примере русских гениев можно ответить однозначно - полезны. Тургенев постоянно попадал в самую сердцевину, в «десятку» общественных проблем. И это не потому, что «популярничал» или «стремился подвильнуть хвостом», а только потому, что наблюдал жизнь страны гораздо внимательнее, понимал гораздо глубже, чем подавляющее большинство его современников. Отсюда постоянный жадный интерес к его творчеству. Отсюда, к сожалению, близорукие, но злые нападки на писателя.

Момент выхода «Записок охотника» был счастливым: писатель и передовое общество совпали в оценке острых проблем дня. Дальше стало сложнее, почти в каждой новой вещи открывал он новые типы. Если жизненность их обнаруживалась сразу, вещь объявлялась творческой победой, если через пятнадцать лет – клеветой. К счастью, четырех десятилетий творчества хватило, чтобы читающая Россия поняла и признала этот пророческий дар.

Прозу зрелого Тургенева его современники читали взахлеб, критики же главным образом ругали. Самокритичный классик и за перевалом, как в пору подьема, больше верил тем, кто бранит. (Тогда еще не известно было, что быть обруганным куда престижнее, чем расхваленным, и что самый прямой и надежный путь к славе лежит через скандал). Сомнения в себе накапливались. В письмах Тургенева шестидесятых-семидесятых годов звучали навязчивые мотивы: с творческой работой пора кончать. В очерке «По поводу «Отцов и детей» – невеселая шутка: «…литературные ветераны подобны военным – почти всегда инвалиды – и благо тем, которые вовремя умеют подать в отставку!» И рядом, в той же фразе, спокойный и горький вывод: «Наступили новые времена, нужны новые люди».

Но как жить писателю, переставшему писать? Тургенев продолжал писать, не надеясь на успех, заранее предсказывая неудачу каждой новой вещи, - но писал. Журналы его ругали, он соглашался и вновь писал. Среди «неудач» этого периода такие шедевры как «Вешние воды» и «Песнь торжествующей любви».

В 1872 году Тургенев написал другу и соратнику Флоберу: «Мой друг, старость – это тяжелое тусклое облако, заволакивающее и будущее, и настоящее, и даже прошедшее, так как делает его печальным, стушевывая и надламывая воспоминания. Надо защищаться против этого облака…. Автор не должен падать духом. Пусть он мужественно идет до конца!…Прощайте и до свидания, мой дорогой друг, - будем же держать голову высоко, пока ее не покроют волны». Тургеневу предстояло бороться с волнами еще одиннадцать лет.

Тургенев - великий труженик. Он заработал у судьбы право, если не на спокойную старость, то хотя бы на легкую смерть. Вышло по-иному. Последняя болезнь была мучительной и долгой. После выяснилось, что это рак позвоночника. У самого писателя насчет количества оставшейся жизни иллюзий не было. Оставалось работать. В свое время, возмущенный предположениями, что некоторые его повести написаны по-французски и по-немецки, Тургенев резко возражал: «Я никогда ни одной строки в жизни не напечатал не на русском языке; в противном случае я был бы не художник, а просто - дрянь. Как это можно писать на чужом языке, когда и на своем-то, родном, едва можно сладить с образами, мыслями и т.д.!»

Увы, в жизни лучше не зарекаться. Летом 1883 года в Буживале умирающий Тургенев диктовал по-французски свое новое произведение - рассказ «Пожар на море». Почему по-французски? Так пришлось, ведь записывала Полина Виардо.

Дни, оставшиеся до последнего беспамятства, были мучительны. Иван Сергеевич успел просмотреть русский перевод «На море» и послать коротенькое письмо Толстому, старому литературному и личному противнику, в котором уговаривал упрямца вернуться к литературной деятельности («Друг мой, великий писатель земли русской – внемлите моей просьбе!»).

Успел сделать необходимые распоряжения по поводу похорон. Незадолго до смерти Тургенев говорил, что он желал бы быть похороненым в Святогорском монастыре, у ног Пушкина, которого он всегда называл своим учителем, но не считал себя достойным такой чести, а потому завещал похоронить его тело в Петербурге на Волковом кладбище, рядом со своим другом Виссарионом Белинским. На буквальном исполнении своей воли он, впрочем, не настаивал, поскольку рядом с могилой критика не было места. Поэтому похоронили его неподалеку на том же кладбище.

Биограф рассказывал: «В погребальной процессии, медленно двигавшейся от Варшавского вокзала на кладбище, среди несметной толпы, стоявшей вдоль улицы, участвовало 179 депутаций с венками – от различных ученых учреждений и обществ, от учебных заведений высших и средних, от органов столичной и провинциальной печати... Глаз едва охватывал весь этот ряд венков, двигавшихся, возвышаясь над толпой, на протяжении более чем двух верст». Так проводили современники своего кумира, сорок лет царившего над литературной и общественной Россией.