Психотип Николая Михайловича Карамзина – ЛВЭФ («эйнштейн»)

Первая Логика Н.М. Карамзина

А. Пушкин писал о Николае Карамзине: «У нас никто не в состоянии исследовать огромное создание Карамзина – зато никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет во время самых лестных успехов и посвятившему 12 лет жизни безмолвным и неутомимым трудам. Ноты «Русской истории» свидетельствуют обширную ученость Карамзина, приобретенную им уже с тех лет, когда для обыкновенных людей круг образования и познаний давно окончен и хлопоты по службе заменяют усилия к просвещению».

Б. М. Эйхенбаум писал о Николае Карамзине: «Мы слишком мало обращали внимание до сих пор на то, что Карамзин был не только художником, но и мыслителем, и, можно сказать, первым нашим философом. Он любил «холодную» работу рассудка, и недаром Новиков упрекал его за это: «Философия холодная мне не нравится: истинная философия, кажется мне, должна быть огненною».

«Кто ясно мыслит, тот ясно излагает», - говорил Н. Карамзин.

«Что другой узнавал двадцатилетним опытом, при пособиях бесконечной начитанности, с советами целых факультетов, то Карамзин схватывал на лету, усматривал сразу, счастливо угадывал. Между тем он беспрестанно учился».

«Мыслить собственным умом – это было то, ради чего Карамзин отправился в путешествие. И утверждение, что ни наставник, ни книга не заменят собственного опыта и размышления, также соответствовало его умонастроениям.

В конце путешествия можно было удивиться умению Канта затронуть именно то, что наиболее волновало Карамзина – ясно и кратко резюмировать мысли своего собеседника.

Карамзин был всю жизнь человеком книги. Чтение было его трудом и отдыхом. Он читал в почтовой карете и на альпийских ледниках, с пером в руках в рабочем кабинете.

Ум и такт, глубоко свойственные Карамзину, на всем жизненном пути помогали ему неизменно находить нужный тон и безошибочно определять тип поведения».

Вторая Воля Н.М. Карамзина

Ю. Лотман пишет о Николае Карамзине: «Карамзин создал много произведений и среди них – замечательные «Письма русского путешественника» и великую «Историю государства Российского». Но величайшим созданием Карамзина был он сам, его жизнь, его одухотворенная личность. Именно ею он оказал великое моральное воздействие на русскую литературу. Постоянно «выковывая себя», он создал живой эталон русского писателя, эталон, в котором душевное благородство мыслилось не как высокое достоинство, а лишь как естественное условие человеческой жизни и минимальное из требований, предъявляемых к литератору… Читатель это чувствовал и отвечал литературе безусловным доверием».

М. А. Дмитриев писал о Николае Карамзине: «Не было равнодушнее Карамзина и к похвале, и к критике: первой он не давал большой цены, потому что его славолюбие было не мелочное авторское самолюбие; второю он не возмущался, потому что мелочи не тревожили никогда его философского спокойствия. В его характере было какое-то высокое философское спокойствие духа, которое мы находим у древних философов. Сердце его могло страдать, но дух никогда не возмущался.

Карамзин оставлял иногда без ответа письма, наполненные похвалами уважения, которые для всякого другого были бы очень приятны. Не было человека обходительнее и добрее Карамзина в обращении».

Карамзин утвердил право никогда не кривить душой. В разговоре с императором Александром Первым Николай Карамзин сказал: «Я не боюсь ничего. Мы все равны перед Богом».

Знаменитой фразой из повести «Бедная Лиза»- «и крестьянки любить умеют»- Николай Карамзин говорит, что любой человек может испытывать чувства, может любить, несмотря на то, к какому сословию он относится. В этом все люди равны.

Общественным идеалом Карамзина была независимость, его представление о счастье неизменно связывалось с частным существованием, тесным кружком друзей, семейной жизнью. В эпоху, когда самый воздух был пропитан честолюбием, Карамзин мог подписаться под словами, сказанными другим поэтом через 130 лет после его смерти: «Быть знаменитым некрасиво».

За несколько месяцев до смерти Н. Карамзин написал бывшему министру иностранных дел России графу Каподистрия: «Приближаясь к концу своей деятельности, я благодарю Бога за свою судьбу. Может быть, я заблуждаюсь, но совесть моя спокойна. Любезное Отечество ни в чем не может меня упрекнуть. Я всегда был готов служить ему, не унижая своей личности, за которую я в ответе перед той же Россией. Да, пусть я только и делал, что описывал историю варварских веков, пусть меня не видели ни на поле боя, ни в совете мужей государственных. Но поскольку я не трус и не ленивец, я говорю: «Значит так было угодно Небесам» и без смешной гордости моим ремеслом писателя я без стыда вижу себя среди наших генералов».

«Карамзин высказывает здесь мысль: соглашаясь на унижение своей личности, человек совершает преступление не только перед собой, но и перед своей родиной. Россия нуждается в человеческом достоинстве, и именно ей Карамзин даст отчет о том, не унизил ли он когда-либо своей личности».

Жизнь в соответствии с нормами чести была для Н. Карамзина не поступками и действиями, совершаемыми сознательно, а условием существования, естественным, как дыхание.

И.И. Дмитриев, встретившийся с Карамзиным в Симбирске, увидал новое лицо его: перед ним был светский лев. «Я нашел его уже играющим роль надежного на себя в обществе: опытного за вистовым столом; любезного в дамском кругу и оратором перед отцами семейств». Эта способность меняться. Гибкость, позволяющая быть в мире с миром, оставаясь при этом собой, также была характерной чертой личности Карамзина. И именно она позволила Карамзину быстро и без какого-либо внутреннего излома сменить жизненную колею.

В Германии, Швейцарии и Франции Николай Карамзин решительно переступает пороги домов различных знаменитостей, посещает общественные собрания, стремясь к непосредственным знакомствам и с простыми пастухами, и с выдающимися мыслителями, и со знаменитыми политическими деятелями.

Идея прогресса для Николая Карамзина органически связывалась с проблемой личности. Независимость – право человека думать и говорить то, что он думает, одеваться и вести тот образ жизни, который ему свойственен, иметь свою систему ценностей, не отчитываться в своих эстетических или моральных предпочтениях ни перед кем, кроме своего Разума и Бога, быть самим собой – была для Николая Карамзина неотъемлемой от самого понятия человек. Отказ от личной независимости, отказ от себя превращает человека в раба.

Карамзин высоко ценил свою личную независимость и ни ради чего ею не поступался. Он мог огорчить либерального Александра Первого своими консервативными суждениями, а Аракчеева – нежеланием нанести ему визит, но не мог ни сказать то, что считал истиной. Защита своей независимости порой заставляла мягкого по характеру Карамзина совершать поступки, которые воспринимались, как вызов».

Николай Карамзин привлек Александра Первого (психотип-ФЭВЛ «дюма») именно тем, что в нем чувствовалась жизнь духа, недоступная ни милости, ни гневу.

Н.В. Гоголь писал: «Карамзин представляет точно явление необыкновенное. Вот о ком из наших писателей можно сказать, что он весь исполнил долг, ничего не зарыл в землю и на данные ему пять талантов истинно принес другие пять. Карамзин первый показал, что писатель может быть у нас независим. Он это сказал и доказал. Никто, кроме Карамзина, не говорил так смело и благородно, не скрывая никаких своих мнений и мыслей».

Третья Эмоция Н.М. Карамзина

«Николай Карамзин был признанным главой сентиментализма – литературного направления, где внимание к душевному миру человека.

Внутренняя сфера личности Карамзина герметична. Почти никого из своих современников и друзей он не пускал в святая святых своей души. Можно предполагать, что туда был открыт доступ Катерине Андреевне – второй жене писателя, однако это навсегда останется областью предположений. Парадоксально, но Николай Карамзин – один из самых нуждавшихся в дружбе русских писателей, писатель, создавший подлинный культ дружбы, всегда окруженный учениками и поклонниками, не только был глубоко одинок, но и был чрезвычайно скуп на душевные излияния и ревниво хранил свою душу от внешних, даже дружеских вторжений. Представить себе Карамзина «сентименталистом жизни» — значит, глубоко заблуждаться. Карамзин не вел дневников. Письма его отмечены печатью сухости и сдержанности. На любые душевные излияния или отвлеченные рассуждения был наложен запрет. Но все современники чувствовали, что за этим опущенным забралом таится трагическое лицо, холодно-спокойное выражение которого говорит о силе воли и глубине разочарования».

«Писательница Жермена де Сталь после встречи с Николаем Карамзиным написала в записной книжке слова о Карамзине: «Сухой француз – вот и все». Она простила бы московскому писателю фантастику, чудачества, но не могла простить сухости хорошего тона, отточенности сдержанной речи. Чувствительный писатель показался ей сухим. Карамзин не выставлял свою душу напоказ – Жермена де Сталь решила, что у него нет души».

Ранее Карамзин отверг мистицизм и поиски таинственной истины ради истины явной и ясной, свет которой получают от рук просвещенных начальников.

Карамзин не был театралом. Он редко бывал в театре Он находился среди людей, которые вообще к театру относились с предубеждением. После возвращения мы его видим чаще в уединении Знаменского, в тишине рабочего кабинета, вечерами - у камина. В театре он появлялся редко.

Карамзин – враг напыщенности, торжественности, бомбаста – одического парения в поэзии. Поэзия для него – синоним простоты.

Н. Карамзин писал о жизни в Знаменском в жанре лирического монолога: «Можно жить счастливым в Знаменском: сидя на берегу прозрачного пруда, я мирно созерцаю его спокойные волны – разительный образ спокойствия моей души. И когда я иду полями, устремляя свой взор то на ковры лугов, всегда столь прелестные, то на лазурный свод неба, всегда столь величественный (любовь к природе) – что за наслаждение для моего чувствительного существа! Я могу хранить молчание целыми часами».

Четвертая Физика Н.М. Карамзина

В 1815 году Карамзин писал письмо княгине Екатерине Павловне: «История, скромная и торжественная, любит тишину страстей и могил, удаленность и сумерки». Ей же в 1813 году Николай Карамзин писал, что охотно гуляет ночью по разоренной Москве, когда «лунные лучи падают на скелеты этих когда-то великолепных дворцов, которые теперь опустошены пламенем и имеют вид преддверия смерти».

Князь П.А. Вяземский писал, что у Державина «все сияло, все горело», с Карамзиным же «наступала поэзия летнего сумрака». Вяземский верно определил новое у Карамзина: на смену блеску и яркому сиянию солнца являются сумерки и тени».

Отношение Н. Карамзина к одежде: ни один из заграничных путешественников Карамзина не видел в нем щеголя. Есть и прямые свидетельства того, что в Англии Карамзин носил обычный синий фрак английского покроя со светлыми пуговицами.

Были иллюстрации, выполненные художником Кюнелем, которые гравировались Липсом. На гравюрах хорошо виден костюм путешественника: обычные дорожные фрак, сапоги. Никаких оснований полагать, что во время путешествия костюм Карамзина отличался утрированным щегольством у нас нет.

Библиография:

• Лотман Ю. М. Сотворение Карамзина / Ю. М. Лотман; (Предисл. Б. Егорова). – Москва.: Книга, 1987. – 336 с.: ил.;