Вместе с тем и таланту "мещанина" есть предел, невидимо очерченный его же 3-й Волей. При всей смутности панегирической терминологии, не способной отделить дарование от таланта, а талант от гениальности, можно с уверенностью сказать, что путь гениальности, подлинного откровения - не "мещанская" стезя. Дело в том, что творчеству 3-й Воли непременно сопутствует элемент "попсовости", коньюнктурности, т.е. внутренней развернутости к мнению толпы, элемент страха перед общественной оценкой, гирей висящей на его руках. Каким бы радикалом в искусстве, науке или на производстве не выглядел "мещанин", он всегда знает, что он не один, но в некой толпе и исполняет определенный социальный заказ. Неспособность к подлинной независимости - беда 3-й Воли не только в быту, но и в творчестве, плоды которого в высших своих проявлениях пусть блистательная, но "попса".
Внешняя сторона душевного облика 3-й Воли хорошо передана в одном описании Гоголя, сделанном его современником: "Во всей фигуре было что-то несвободное, сжатое, скомканное в кулак. Никакого размаха, ничего открытого нигде, ни в одном движении, ни в одном взгляде". Характерные для 3-й Воли внутренняя несвобода и скомканность духа, проявляющиеся в мимике и пластике, действительно очень типичны.
Но особенно заметен взгляд, он, как и во всех других случаях, - наиболее яркая внешняя примета 3-й Воли. Точнее, неуловимость его. Мера скрытности взгляда у 3-й Воли бывает разная, в зависимости от глубины язвы по Третьей. Часто описываемые в литературе "бегающие глаза" - достаточно редки, они - удел и примета крайней степени уязвления Воли. Чаще у "мещанина" такое выражение глаз, какое описал Горький, рассказывая о Есенине: "От кудрявого, игрушечного мальчика остались только очень ясные глаза, да и они как будто выгорели на каком-то слишком ярком солнце. Беспокойный взгляд их скользил по лицам людей изменчиво, то вызывающе и пренебрежительно, то, вдруг, неуверенно, смущенно и недоверчиво. Мне показалось, что в общем он настроен недружелюбно к людям." Добавлю, что типичен для 3-й Воли нетвердый, неуловимый, как бы, уплывающий взгляд. Обычно на эту неуловимость взгляда не обращаешь внимания (мало ли что может привлекать чужой взгляд, кроме твоей собственной персоны) и только потом, некоторое время спустя обнаруживаешь, что после продолжительного общения с человеком, так и не можешь сказать - какого цвета у него глаза.
3-я Воля знает, что с глазами у нее не все в порядке и иногда прибегает к разного рода маскировкам. Чаще всего в таких случаях пользуются черными очками. Практика эта давняя, заведенная еще тогда, когда черные очки носили только слепые. Про одного даровитого эмигрантского поэта рассказывалось: "...он был прекрасным оратором. И это несмотря на чрезвычайно невыигрышную внешность - внешность слепца. Отсюда и черные очки, скрывающие его кажущиеся слепыми глаза. Он, впрочем, отлично видит. Он сам, должно быть, сознавал странное впечатление, производимое его глазами, и никогда не снимал черные очки.
Ведь глаза - зеркало души. Но его глаза вряд ли были зеркалом души. Это были странные, неприятные глаза, производившие на многих просто отталкивающее впечатление. В них совсем не отражалась его душа - душа поэта.
Его черные очки, впрочем, были иногда и полезны. В метро и в автобусах, даже в часы наплыва, для него всегда находилось сидячее место: уступи место слепенькому".
Есть изобретения и поинтересней черных очков. Почти гениальный выход из положения нашел Сталин. Трубка. Постоянно манипулируя с трубкой: то набивая ее, то вычищая, то прикуривая ее, постоянно гаснущую, - он мог сколько угодно скашивать глаза - неуловимость взгляда в этом случае всегда выглядела вполне естественно.
Другая надежная внешняя примета 3-й Воли заключается в кислом, отчужденном, злом выражении, которое чаще всего натягивает на свою физиономию "мещанин". Что, надо признать, очень портит обычно привлекательные по своим чертам лица "мещан". Маркиз де Кюстин точно описал это выражение на красивом лице Николая I. Он сообщал: "При первом взгляде на государя невольно бросается в глаза характерная особенность его лица - какая-то беспокойная суровость. Физиогномисты не без оснований утверждают, что ожесточение сердца вредит красоте лица."
Лексика 3-й Воли, видимо, по аналогии с внутренним состоянием, носит заметно сниженный характер, она богата жаргонными, блатными словечками и просто матерщиной. Вообще, у 3-й Воли особый талант ругателя, обидчика, хама. Никто так не даровит на оскорбление словом, как "мещанин". Мне приходилось знавать одного православного митрополита, который одной фразой посылал в нокаут почти незнакомых ему людей. 3-я Воля - тончайшая психическая мембрана, и сочетание этой мембраны с пристрастием к низкому, бранному, беспощадному слову делает "мещанина" страшным противником в словесных баталиях.
Очень надежной приметой 3-й Воли можно считать заметно сниженные формы обращения "мещанина" к близким. Разумеется, в зависимости от языка и народа формы эти разняться. Что касается русских "мещан", то они любят обращаться к близким, либо сниженной формой имени (Нинка, Петька и т.д.), либо по фамилии (вспомним, хрестоматийное чеховской попрыгуньи - "Дымов!").
