Все двоится в душе "мещанина". Раздвоено и отношение его к славе. С одной стороны, он, юродствуя, любит вслед Пушкину повторять что слава - всего лишь яркая заплата на жалком рубище, а с другой - никто не испытывает более горячечной жажды славы как 3-я Воля. И уж коль выпадает случай прославиться, она пьет чашу славы, не отрыгивая и не испытывая пресыщения. Однако вот парадокс: как бы ни была всенародна и громка хвала, внимает ей "мещанин" всегда не без тайной горечи, и вино славы для него всегда немного отравлено. Во-первых, постоянно кажется, что ее мало, и звучание "алилуйя" можно было бы еще немного форсировать. Во-вторых, в глубине души "мещанин" сам не верит, что достоин такого признания, и это тоже добавляет значительную ложку дегтя в триумфальную бочку меда. Наконец, в самом могучем, согласном и многочисленном хоре славящих всегда сыщется, пусть один, истинный или мнимый недоброжелатель - этого довольно, своей единственной кислой миной он разом отравит "мещанину" весь праздник. Как очень точно сказала Ахматова о Сталине, что он "весь день слушал "ура" и что он корифей и генералиссимус, и как его любят, а вечером какой-нибудь французик по радио говорит про него: "Этот усач..." - и все начинай сначала."
3-я Воля обожает титулы, звания, дипломы, награды. Ей кажется, что они - тот панцирь, что оградит ее слабое, больное, психическое тело, что они - те сертификаты, что удостоверят полноценность ее существа, изнутри ощущаемого как неполноценное (Брежнев).
Впрочем, и здесь не обходится без юродства. Римский историк писал о только что вступившем на престол Тиберии: "Хотя верховную власть он без колебаний решил тотчас и принять и применить, хотя он уже окружил себя вооруженной стражей, залогом и знаком господства, однако на словах он долго отказывался от власти, разыгрывая самую бесстыдную комедию." Разумеется, римлянам крупно не поздоровилось бы, откажись они участвовать в этой комедии и поднеся титул императора кому-нибудь другому. Но и Тиберия надо понять - не поломаться он просто не мог.
Если же судьба обделяет "мещанина" званиями, то случается, что зуд тщеславия доводит его до прямого подлога. Пример, Бальзака, самовольно приставившего к своей плебейской фамилии дворянскую частицу "де", общеизвестен. Для сравнения, Гёте, с его 2-й Волей, заслуженно получив дворянство, еще долго подписывался просто Гёте, без аристократической частицы "фон".
"Мещанин" - человек толпы. Возглавлять людские движения у него не хватает самоуверенности, стоять на обочине не хватает независимости, поэтому "мещанин" обычно составляет самую толщу социальных движений, среднюю их часть. Он - тот балласт общества, который невероятно трудно сдвинуть, а, сдвинув невозможно остановить.
3-я Воля по-своему любит толпу и поначалу чувствует себя в ней уютно. Оказавшись среди себе подобных, она думает, что сумма слабаков в состоянии сделаться большой силой, что верно лишь отчасти. А кроме того, передоверив в толпе свой больной дух чему-то более сильному и значительному, чем она сама, 3-я Воля начинает легко дышать, считая, что тем самым освободилась от тягостной ответственности за себя и других, от мучительной необходимости ежедневного самостоятельного выбора.
Однако "мещанин" не был бы самим собой, если бы, ощущая комфортность растворения своей ранимой личности в толпе, одновременно втайне не бунтовал против нее и не стремился вырваться. Утрата индивидуальности - мечта и боль 3-й Воли. Писатель Замятин под впечатлением революции 1905 года писал невесте: "Да ведь это почти счастье! (...) Когда что-то подхватывает, как волна, мчит куда-то и нет уже своей воли - как хорошо! Вы не знаете этого чувства? Вы никогда не купались в прибое?" А спустя 15 лет тот же Замятин опубликовал пророческий роман-антиутопию "Мы", насквозь пропитанный диким ужасом перед наступающей социалистическое обезличкой.
Отдадим должное, "мещанин" талантлив, как никто. И на то есть минимум три причины. Во-первых, положение остальных функций на ступенях психической иерархии дает ему силу и раскованность в любом виде творчества. У "мещанина" барахлит мотор творчества - Воля, но зато весь набор инструментов для разных операций: интеллектуальных, художественных, материальных - вполне свободен. Во-вторых, тонкость психической организации 3-й Воли в целом придает этому творчеству изысканный и рафинированный оттенок. В-третьих, 3-я Воля талантлива уже потому, что она скрытно, но бешено и ненасытно честолюбива. Наконец, самое главное, типичная для «мещанина» неприязнь к себе и окружающим, критический взгляд на мир являются идеальным творческим стимулом, позволяющим находить недостатки, недоделки, возможность перемен там, где другие Воли, более благодушно взирающие на мир, их просто не видят.
Может показаться, что есть некое противоречие в утверждении о возможности таланта при отсутствии сильного личностного ядра. Но на самом деле никакого противоречия здесь нет. Бердяев писал: "Андрей Белый, индивидуальность необыкновенно яркая, оригинальная и творческая, сам говорил про себя, что у него нет личности, нет "Я". Иногда казалось, что он этим гордится. Это только подтверждало для меня различия между индивидуальностью и личностью". Совершенно верно замечено. Яркость индивидуума - это еще не гарантия сильной личности, и могучий талант совсем не обязательно тождественен могучему "Я". Или, как гениально выразилась Фаина Раневская: "Талант, как прыщ, может и на заднице вскочить."
