У "дворянина" - большое сердце. Не хочу никого обижать, но только 2-й Воле дано по-настоящему любить. Подлинная любовь - самоотдача. А на самоотдачу способен лишь тот, кто готов делиться, кому есть, что дать, и дать без риска обнищания. Всем этим условиям отвечает только 2-я Воля. Поэтому, да простит меня читатель, другим дано нуждаться, зависеть, подчиняться, питать иллюзии, но не любить. Любовь понимается 2-й Волей как жертвенность, а не потребление. Для нее гораздо важнее любить, чем быть любимой.
Вместе с силой, гибкостью, нормативностью, одним из основополагающих элементов Второй функции является естественность. Хотя о естественности, выраженной через Волю, говорить трудно, все-таки специфика именно такого выражения поддается вычленению. Естественность по Воле - это личностная открытость, простота, адекватность себе в любой ситуации, отсутствие второго, заднего плана, маски. Как писала о муже Нэнси Рейган: "Ключ к разгадке секрета Рональда Рейгана состоит в том, что никакого секрета нет. Он точно такой, каким кажется. Рональд Рейган, которого вы видите на людях, это тот же самый Рональд Рейган, с которым я живу. Оказалось, что некоторые из недавних президентов были на поверку вовсе не такими, какими мы их себе представляли. Я, честно, не верю, чтобы кто-нибудь мог сказать нечто подобное о Ронни. В характере Рональда Рейгана нет темных углов..."
Да, именно такова естественность "дворянина". Душевное здоровье его так велико, что ничего не выпячивая, он ничего и не прячет, позволяет смеяться над собой и сам зачастую готов сыграть в шутливое самобичевание. Более того, 2-я Воля столь личностно неуязвима, что без серьезного насилия над собой решается на самое страшное - публичное покаяние, открытое признание своих ошибок и недостатков, на что совершенно неспособны 1-я и 3-я Воли.
Лабрюйер, нарекая в своей классификации характеров 2-ю Волю "истинным величием", писал: "Ложное величие надменно и неприступно: оно сознает свою слабость и поэтому прячется, вернее - показывает себя чуть-чуть, ровно настолько, чтобы внушить почтение, скрыв при этом свое настоящее лицо - лицо ничтожества.
Истинное величие непринужденно, мягко, сердечно, просто и доступно. К нему можно прикасаться, его можно трогать и рассматривать: чем ближе его узнаешь, тем больше им восхищаешься. Движимое добротой, оно склоняется к тем, кто ниже его, но ему ничего не стоит в любую минуту выпрямиться во весь свой рост. Оно порой беззаботно, небрежно к себе, забывает о своих преимуществах, но, когда нужно, показывает себя во всем блеске и могуществе. Оно смеется, играет, шутит - и всегда полно достоинства. Рядом с ним каждый чувствует себя свободно, но никто не смеет быть развязанным. У него благородный и приятный нрав, внушающий уважение и доверие".
Простота и открытость 2-й Воли не всегда оказывается ей на благо. Во-первых, нечестные люди порой этими душевными свойствами пользуются. А во-вторых, создается по-своему заслуженный образ существа, достаточно наивного, примитивного, ограниченного, очень уж просто понимающего людей, что совершеннейшая правда, растущая из богатырского душевного здоровья "дворянина" и обычного человеческого эгоцентризма, весь мир толкующего на свой образец.
2-я Воля бесстрашна в отношениях с людьми. Ее представления о норме в отношениях исчерпываются образом тесного, равноправного, дружеского круга. Однако и навязывать свою норму другим она считает себя не в праве и потому охотно соблюдает ту дистанцию в отношениях, которую ей предлагает противоположная сторона. На каком расстоянии от себя вы бы ни поставили "дворянина", на том он и будет, как человек деликатный, стоять в дальнейшем.
"Дворянин" зачастую оставляет о себе впечатление, как о человеке, довольно равнодушном к людям. "Вы всегда были равнодушны к людям, к их недостатка и слабостям" (Лика Мизинова о Чехове), "Внешняя доброта его - это внутреннее равнодушие ко всему миру" (Софья Толстая о Танееве). Иногда "дворянин" сам о себе говорит как о человеке равнодушном. Бердяев, например, признавался: " У меня, вероятно, много равнодушия и нет никакого деспотизма и склонности к насилию, хотя в деятельности я бывал автократичен. Есть большое уважение ко всякой человеческой личности, но мало внимания... Я никогда не имел склонности возиться с душами людей, влиять на них, направлять их."
