Проблематика феномена воли в психологической науке является самой сложной и малоизученной. Существуют трудности и неоднозначность в понимании сущности феномена воли. За последние 120 лет среди отечественных ученых в изучение проблематики воли огромный вклад внесли А.Ю. Афанасьев, М.Я. Басов, К.Л. Бабаян, Л.С. Выготский, Б.А. Вяткин, Ю.Б. Гиппенрейтер, А.В. Запорожец, В.А. Иванников, Е.П. Ильин, В.К. Калин, Г.Г. Кравцов, А.Ф. Лазурский, А.Н. Леонтьев, В.С. Мерлин, А.Ц. Пуни, П.А. Рудик, В.И. Селиванов, И.М. Сеченов, Б.Н. Смирнов, П.В. Симонов Д.Н. Узнадзе, Ш.Н. Чхартишвили и многие другие.
Между тем, очевидно, что волевая сфера в характере человека занимает одно из центральных мест и тесно взаимодействует с другими психическими функциями. Особенность дифференциации воли состоит в реальности волевого психического процесса, тайна природы которого не открыта до сих пор. К сожалению, со второй половины 20 века в мировой и отечественной психологии наблюдается тенденция спада к исследованию феномена воли. Так, М.Г. Ярошевский в 1971 году в работе «Психология в XX столетии» подчеркнул, анализируя психологический понятийный аппарат, что «понятие воли не входит в число основных понятий психологии XX века» [14, C.121].
В.А. Иванников, подводя итоги своей лекции «Проблема воли в современной психологии» сказал, что «в XX столетии судьба понятия «воля» оказалась драматичной, если не сказать трагичной. Из основной категории психологии понятие воли превратилось в такое понятие, необходимость которого было поставлено под сомнение, а исследования воли из центра психологического сознания были вытеснены на его периферию» [ 6, C. 187].
Ю.Б. Гиппенрейтер в статье «О природе человеческой воли» подчеркнула, что в мировой психологии существовало немало попыток игнорировать понятие воли – исключить его из научного психологического словаря, передать его в ведение психологии или вовсе объявить «несуществующим» [5, C.17].
В зарубежной психологии в 30–е годы XX века произошел спад интереса к исследованию проблемы воли. В этой связи В.А. Иванников в введении к книге «Психологические механизмы волевой регуляции» подчеркивает, что «авторы психологических словарей США практически не используют термин «воля» и даже ставится под сомнение ценность самого понятия воли. Постоянно уменьшается число публикаций по воле в «Psychological Abstracts» [6, C.16].
Е.П. Ильин в предисловии ко второму изданию учебного пособия «Психология воли»(2011) отмечает, что за первое десятилетие XXI века «существенных исследований проблемы психологии воли не произошло» [7, C.9].
Причины снижения интереса к исследованию феномена воли заключается в том, как пишет В.А. Иванников, что существуют трудности теоретического понимания воли, методологические и методические трудности исследования этого вопроса.
Под волей в психологическом смысле мы понимаем термин, обозначающий некоторую совокупность волевых качеств характера субъекта, стиль взаимоотношений с другими людьми, стиль поведения.
Воля – это философское и психологическое понятие, теоретический конструкт, обозначающий скрытый и опосредованный механизм причинности (особую форму причинности) наличия волевых качеств в характере субъекта и стиля его поведения. Сущность воли проявляется в волевых качествах характера.
К XXI веку в психологии сложилось несколько направлений исследования феномена воли с различными методологическими подходами и, соответственно, по-своему трактующими понятие «воли», ее сущности, структуры и природы ее психологического механизма: волюнтаристическое, направление «свободного выбора», мотивационное, регуляционное и другие. Рассмотрим кратко некоторые подходы.
1.Волюнтаристический подход: воля – особая, данная от природы, сила. Представители: Августин Блаженный, И. Кант, И. Г. Фихте, А. Шопенгауэр, В. Вундт, Ф.Теннис, Н. Ах и другие.
Волюнтаристическое направление изучения проблемы воли зародилось во времена Древней Греции, а названо было таковым («волюнтаризмом») в 1883 г. немецким социологом Ф.Теннисом.
Сторонники волюнтаристической психологии считают, что в основе психической жизни человека лежат волевые процессы. Например, Августин Блаженный считал, что действиями души и тела управляет воля; он понимал волю как основу всех духовных процессов, как отражение божественной воли.
И. Г. Фихте видел в воле саму основу личности. В волевой деятельности «Я» он увидел абсолютный принцип бытия и источник духовности мира. Воля является разумной по своей природе, она - источник происхождения нравственного начала.
А. Шопенгауэр считал, что сознание и интеллект являются вторичными проявлениями воли: «Мир, как слепая самодостаточная и тотальная "воля к жизни", действующая вне рациональных оснований и не поддающаяся разумному постижению» [13,C.132].
В. Вундт рассматривал волю и волевые процессы как самостоятельный класс сложных типических процессов, связывая их с аффектами. Он писал: «Более точное исследование волевого процесса по его субъективным и объективным признакам показывает, что он самым тесным образом связан с аффектами» [4,C. 21].
В «Истории развития высших психических функций» Л.С. Выготский критикует волюнтаристов: «В попытках объяснить факт «воли» психология прибегала к чуду, к вмешательству духовного фактора в протекании нервных процессов и, таким образом, пыталась объяснить действие по линии наибольшего сопротивления, как это делал, например, Джеймс, развивая учение о творческом характере воли» [3, C. 118].
Д.А. Леонтьев пишет: «Выготский впервые поставил проблему воли не (только! – А.Е.К.) как внутренней силы, способной придать действию дополнительное побуждение, а как психологической техники сознательного сочетания человеком различных побудительных сил и стимулов, чтобы использовать их непроизвольное действие нужным ему образом»[10, С. 698].
2. Подход «свободного выбора»: воля как свободный выбор. Представители: Эпикур, Б.Спиноза, Дж. Локк, В. Виндельбах, У. Джеймс, В. Франкл, Л.С. Выготский, В.М. Аллахвердов и другие.
Рассмотрим подход «свободного выбора» в психологии воли, используя метод единства логического и исторического.
Эпикур решительно обозначил вопрос о спонтанном, ничем не детерминированном свободном выборе поведения.
Волю Б. Спиноза понимал как стремление души, относящееся только к душе (вне тела). «…Под волей я разумею…способность, по которой душа утверждает или отрицает, что истинно, а что ложно…. Воля и разум – одно и то же». Могущество души «определяется только ее познавательной способностью»…[12, С.446]
И. Кант в «Критике чистого разума» считал, что существование свободной воли теоретически недоказуемо, как, впрочем, и неопровержимо и что необходимо постулировать (утвердить) свободу воли для того, чтобы нравственный закон имел смысл. Человека И. Кант понимал как существо деятельно – волевое, способное ставить перед собой определенные цели и в соответствии с ними строить свои действия.
Л.С. Выготский, исследуя проблему воли, связывал ее со свободой выбора: «Самым характерным для овладения собственным поведением является выбор»[2,С.284].
3. Мотивационный подход: воля как свободная мотивация; Мотивационный подход - Аристотель, Гален, Спиноза, Р.Декарт, Т. Гоббс, Д. Гартли, Ю. Куль, Х. Хекгаузен, И.М. Сеченов, Д.Н. Узнадзе, Ш.Н. Чхартишвили, С.Л. Рубинштейн, Л.С. Выготский, Л.И. Божович и др.
Суть подхода: стремления человека определяются мотивами, поэтому у воли всегда есть причина. Психическая причинность получает высшее выражение в волевом акте [7, С.29].
Идея Спинозы «causa sui» (Причина самого себя; первопричина) – это идея внутренне обусловленного движения.
4. Регуляционный подход: воля как свободная форма психической регуляции, как самомобилизация; воля есть психический механизм, через который личность регулирует свои психические функции. Регуляционный подход – Ч. Шеррингтон, И.М. Сеченов, М.Я. Басов, Л.С. Выготский, Л.М. Веккер, В.К. Калин, В.И. Селиванов, П.А. Рудик, Б.Н. Смирнов, Ю.Б. Гиппенрейтер, В.А. Иванников и др.
Ю.Б. Гиппенрейтер - о сути регуляционного подхода: «Волевой личностью мы называем человека, который успешно реализует свои высокие, социально значимые мотивы. Как видим, здесь приводятся всего два критерия. Во-первых, успешность деятельности, которая определяется зарядом энергии и устремленностью к целям. Во-вторых, высота социально значимых мотивов. Это содержательная характеристика мотивов как необходимый критерий волевой личности, по мысли А.Н. Леонтьева, позволяет отличать волевых людей от фанатиков, наркоманов или преступников, способных проявлять упрямство, упорство и даже творческую изобретательность для получения предмета своего вожделения» [5, С. 17].
С регуляционным подходом тесно связаны еще две точки зрения на на проблему сущности воли: контролирующий подход (Ю.Куль, З. Фрейд, Н.Н. Ланге, Н.А. Белов, П.К.Анохин, Н.А. Бернштейн, Г.С. Никифоров и другие) и подход, преодолевающий трудности и препятствия (К.Н. Корнилов, В.И. Селиванов, Б.Н. Смирнов, П.А. Рудик, П.В. Симонов, К.Л. Бабаян, А.В. Алексеев и другие).
Суть первого из них: при конкурирующих тенденциях, препятствующих реализации выбранного действия, требуется дополнительный волевой процесс контроля за действием, включая самоконтроль. Суть второго: человек способен преодолевать препятствия при достижении цели.
Таким образом, различные подходы к исследованию проблемы сущности воли дают отличные друг от друга результаты. Общим для различных подходов, на наш взгляд, является избегание решения важнейшей проблемы межфункциональных связей в психике человека.
5. Универсальный подход или подход сквозь призму психософии.
Многочисленные точки зрения на сущность феномена воли и ее многоликость подсказали А.Ю. Афанасьеву идею объединения их в универсальный подход или подход сквозь призму психософии («Синтаксис любви», 1993). В этом философско-психологическом трактате автор впервые успешно разрешил проблему межфункциональных связей в психике человека, о которой говорил Л.С. Выготский.
А.Ю. Афанасьев рассуждал следующим образом. Если предположить, что правы все исследователи феномена воли, то следующим шагом можно попытаться создать универсальную систему взглядов на сущность воли, в определенном смысле, создать универсальную модель, раскрывающую суть взаимодействия ее (волевой психической функции) с мышлением, речью, памятью, восприятием, эмоцией, интуицией. В качестве аргумента важно напомнить то, о чем писал Л.С. Выготский в первой главе работы «Мышление и речь», касаясь проблемы межфункциональных связей: «Проблема мышления и речи принадлежит к кругу тех психологических проблем, в которых на первый план выступает вопрос об отношении различных психических функций, различных видов деятельности сознания…Именно проблема межфункциональных связей и отношений, как это ни странно, является для современной психологии почти совершенно неразработанной и новой проблемой» [ 2, С. 10].
В дальнейшем Кравцов Г.Г. так обозначил связь воли с мышлением и речью: «Позицию самого Л.С. Выготского по этому вопросу вполне обоснованно, на наш взгляд, можно отнести к автономным теориям воли. Однако он всегда стремился к «материалистической» ясности в этом вопросе, пытаясь на научной основе объяснить возможность воли как психологической реальности. Он называет два признака волевого действия. Это его сложный, исходно опосредствованный характер и сопровождающее волевое действие непосредственное переживание свободы. С этих позиций речь как центральное психологическое новообразование раннего возраста является волевой функцией. У Л.С. Выготского на этот счет есть прямые указания. Активное словопользование малыша, когда обращенное к взрослому и, одновременно, предметно отнесенное слово является психологическим орудием-средством, следует рассматривать как исключительно важный момент в истории культурного развития ребенка. Речь нельзя помыслить как натуральную психологическую функцию. Речь с самого начала есть высшая функция, как, впрочем, и все остальные волевые функции и процессы» [8,С.18-25 ].
Необходимо отметить, что в работах «Психология воли» и «Психология спорта» Е. П. Ильин делает очень важный вывод о необходимости синтезировать различные теории воли, учитывая ее полифункциональность и многоликость. Он пишет: «Изложенные подходы к пониманию сущности воли отражают различные стороны, обозначают различные ее функции и вовсе не противоречат друг другу. Поэтому понимание феномена воли возможно только на основе синтеза различных теорий, на основе учета полифункциональности воли как психологического механизма, позволяющего человеку сознательно управлять своим поведением» [7, С. 49] и дополняет свою мысль следующим образом: «Проведение самостоятельных, зачастую дублирующих друг друга многообразных эмпирических и экспериментальных работ, трудность измерения волевого усилия, волевого состояния, волевых качеств личности состоит в том, что под контролем исследователя должны находиться все составляющие волевой активности - эмоция, потребность, мотивация, сила воли [7, С.159].
Ранее А.Ф. Лазурский ту же мысль об объединении подходов сформулировал так: «Я думаю, что если этот вопрос когда-либо будет окончательно решен, то не в смысле простого предпочтения одной какой-нибудь из названных теорий, а скорее в смысле их синтеза; само собой разумеется, что синтез этот должен будет явиться не простым, механическим компромиссом противоположных точек зрения, а более глубоким, органичным их слиянием» [9,С. 244].
На рубеже двух тысячелетий в России появляется философско-психологический трактат литературоведа А.Ю. Афанасьева «Синтаксис любви», почти не замеченный профессионалами. А между тем, именно в этой книге был предложен универсальный вариант решения проблемы феномена воли. Автор считал, что при исследовании феномена личности необходимо использовать методологический принцип достаточного основания, который называют «Бритвой Оккамы»: не следует множить сущее без необходимости, или не следует привлекать новые сущности без самой крайней на то необходимости.
Вслед за А.Ю. Афанасьевым мы рассуждаем таким образом. При анализе многовековых традиций психологических разработок можно выделить следующую закономерность, которую заметил ученый: «четыре вида души Аристотеля, четыре темперамента Гиппократа, четырехчленную типологию Юнга, Сиго, Аккофа и Эмери, четыре типа высшей нервной деятельности Павлова, четыре формы «Я» Уильяма Джеймса, четыре телесных типа Кречмера, четыре компонента личности Г. Мерфи, четыре биоритма Апеля» [1,С.16].
Смоделируем структуру психики как состоящую из иерархии минимум четырех видов деятельности сознания, четырех психических модулей, назвав их: воля, эмоция, физика (телесность), логика (мышление, язык и т.д.). Иерархия предполагает разную степень выраженности и качества каждого из четырех модулей. Получаем 4! (четыре факториал). Это значит, что существует 24 варианта сочетания (взаимосвязи) между психическими модулями. Можно предположить, что человечество по генерализованности (выраженности) волевых качеств личности точно делится на 4 класса: люди, носители психотипа с 1, 2, 3 и 4 волей. И в каждой такой группе будет по 6 вариаций. Это значит, что есть люди, характер которых чрезмерно волевой, а есть люди с менее и слабо выраженными волевыми качествами личности. В зависимости от положения волевой психической функции на ступенях функциональной иерархии у Афанасьева в Синтаксисе любви» общество подразделяется на «царей» (в психотипе -1-ая воля), «дворян» (в психотипе-2-ая воля), « мещан» (в психотипе-3-ья воля) и «крепостных» (в психотипе -4-я воля) (1,С.14).
Таким образом, суть универсального подхода кратко можно сформулировать так: психика человека – единое целое; воля как основополагающая психическая функция взаимодействует с другими психическими функциями, комбинация волевых качеств характера и их генерализованность (выраженность) типичны.
Основной вывод А.Ю. Афанасьева по проблеме исследования феномена воли следующий: под контролем исследования воли и волевых качеств личности должны находиться и эмоция, интеллект, интуиция, физиологические возможности и сила воли (эмоция, логика, физика, воля) испытуемых в их взаимодействии.
Наш универсальный метод в терминологии А.Ю. Афанасьева дифференцирует выраженность волевых качеств характера по четырем уровням или типам: характеры с Первой, Второй, Третьей и Четвертой волями.
Характер с Первой Волей нами понимается как имеющий в процессе жизнедеятельности явную (очевидную) избыточность следующих волевых качеств в их сочетании:
Характер со Второй Волей нами понимается как имеющий в процессе жизнедеятельности в достатке следующие волевые качества в их сочетании:
Характер с Третьей Волей нами понимается как амбивалентный и имеющий в процессе жизнедеятельности преобладание следующих волевых качеств в их сочетании:
Характер с Четвертой Волей нами понимается как имеющий в процессе жизнедеятельности следующие волевые качества в их сочетании:
Таким образом, к началу XXI века в психологии сложилось несколько направлений исследования феномена воли с различными методологическими подходами и, соответственно, по-своему трактующими понятие «воли», ее сущности, структуры и природы психологического механизма. Появление универсального подхода к изучению феномена воли А.Ю. Афанасьева, изложенного в работе «Синтаксис любви. Типология личности и прогноз парных отношений» (1993-2016) явилось закономерным этапом в исследовании этого феномена, а создание классификации по выраженности волевого начала в характере и личности стало гениальной догадкой ученого.
В зависимости от положения Воли на ступенях функциональной иерархии общество подразделяется на «царей» (Первая Воля), «дворян» (Вторая Воля), «мещан» (Третья Воля), «крепостных»(Четвертая Воля).
1-я Воля - прирожденный лидер. Говорят, лидерами не рождаются, а становятся. Однако эта, как и множество других расхожих истин, не выдерживает проверки опытом. Лидерами именно рождаются, причем не только у людей, но и у животных.
Главное, с чего следует начать анализ психологии 1-й Воли, заключается в том, что она рождается с двухслойной картиной мироздания. В подсознании «царя» весь космос и все его элементы выстроены в простую иерархию из двух ступеней: верха и низа. Толстой писал: «Есть во мне что-то, что заставляет меня верить, что я рожден не для того, чтобы быть таким, как все». Предчувствие 1-й Волей своего избранничества - не просто смутное ощущение, тайно живущее в человеке, - это программа, характер, образ и смысл жизни социального индивида.
С двухступенчатой картиной мироздания в сознании 1-й Воли связана любопытная, многих обманывающая черта поведения «царя»: его мнимый демократизм. Формально,1-я Воля - сторонница равенства. Но равенства своеобразного, где все уравнены не в правах, а в бесправии перед ней.
Еще один трагический мотив жизни «царя» заключен в его волюнтаристском лозунге «Если захотеть, то все получится!» Трагизм тут заключен в самой нереалистичности лозунга, заведомом отказе от компромисса со средой, природой, миром, обществом, чужими волями и желаниями. «Если захотеть, то все получится!» – кричит 1-я Воля, писая против ветра, но брызги летят вовсе не туда, куда хочет Воля, а туда, куда дует ветер. И с этим скорбным разладом между жизненным, совершенно органичным лозунгом и средой обитания «царь» ничего поделать не может.
Ничто так не живит 1-ю Волю как власть. 1-я Воля любит власть, любит чистой, лишенной посторонних примесей любовью. Власть для нее не средство достижения богатства или реализации давних задумок, а цель, ценная сама по себе. Один из биографов Черчилля писал, что «если бы в то время Черчилля и Ллойд Джорджа спросили, зачем они пошли в парламент, то, будь они искренни, они бы ответили: «Чтобы стать министрами.» А зачем стать министрами? Оба с уверенностью могли бы сказать: «Для того чтобы стать премьер-министром.» А зачем? Черчилль на этот вопрос ответил бы: «Для того, чтобы быть премьер-министром.»
Непоколебимая уверенность «царя» в своем праве на власть - сила и одновременно его ахиллесова пята. Дело в том, что судьба нередко при жизни лишает «царя» трона, и именно такого удара часто не выдерживает железная, но хрупкая 1-ая Воля. Один из современников того же Черчилля, посетив его, только что лишившегося министерского портфеля, писал: «До чего странные настроения бывали у него. Когда он на подъеме, у него полная самоуверенность, когда он внизу, он впадает в глубокую депрессию.» По счастью, молодой организм тогдашнего Черчилля выдержал удар. Но бывало и иначе, когда утрата власти и смерть оказывались соединенными знаком равенства. Вопреки мощи 2-й Физики, как свечи, сгорели Твардовский и Наполеон, первый после увольнения с поста главного редактора «Нового мира», второй - после окончательной потери империи.
И еще один вывод, обусловленный специфическими отношениями между «царем» и толпой: несмотря на весь свой закоренелый индивидуализм, он - существо очень общественное, очень зависимое, пребывающее с толпой в почти мистической, ипостасной связи, в состоянии нераздельности и неслиянности. «Живу напоказ, для людей,| - кряхтел Толстой и ...продолжал такое показушное существование.
Вместе с тем, будучи существом зависимым, «царь», как никто, бесцеремонен в отношениях с теми, кто попал в зависимость от него, и нет в мире более последовательного и наглого насильника, чем 1-я Воля. Однако «царь» скорее диктатор, чем тиран, - не терпя прекословий, он все-таки слишком верит в свое природное право на власть, чтобы всерьез бояться конкуренции и ожесточаться в страхе перед ней.
Вместе с силой, гибкостью, нормативностью, одним из основополагающих элементов Второй функции является естественность. Хотя о естественности, выраженной через Волю, говорить трудно, все-таки специфика именно такого выражения поддается вычленению. Естественность по Воле - это личностная открытость, простота, адекватность себе в любой ситуации, отсутствие второго, заднего плана, маски. Да, именно такова естественность «дворянина». Душевное здоровье его так велико, что ничего не выпячивая, он ничего и не прячет, позволяет смеяться над собой и сам зачастую готов сыграть в шутливое самобичевание. Более того, Вторая Воля столь личностно неуязвима, что без серьезного насилия над собой решается на самое страшное - публичное покаяние, открытое признание своих ошибок и недостатков, на что совершенно не способны Первая и Третья Воли.
Простота и открытость Второй Воли не всегда оказывается ей на благо. Во-первых, нечестные люди порой этими душевными свойствами пользуются. А во-вторых, создается по-своему заслуженный образ существа, достаточно наивного, примитивного, ограниченного, очень уж просто понимающего людей, что совершеннейшая правда, растущая из богатырского душевного здоровья «дворянина» и обычного человеческого эгоцентризма, весь мир толкующего на свой образец.
Вторая Воля бесстрашна в отношениях с людьми. Ее представления о норме в отношениях исчерпываются образом тесного, равноправного, дружеского круга. Однако и навязывать свою норму другим она считает себя не в праве и потому охотно соблюдает ту дистанцию в отношениях, которую ей предлагает противоположная сторона. На каком расстоянии от себя вы бы ни поставили «дворянина», на том он и будет, как человек деликатный, стоять в дальнейшем.
Те, кто пытаются экспериментировать с характером «дворянина» и пробовать его на зуб, просто забывают достаточно банальную истину: слабость могут позволить себе только очень сильные люди. Один, из хорошо знавших А.П. Чехова людей, пи сал: «Воля чеховская была большая сила, он берег ее и редко прибегал к ее содействию, и иногда ему доставляло удовольствие обходиться без нее, переживая колебания, быть даже слабым. У слабости есть своего рода прелесть, что хорошо знают женщины. Но когда он находил, что необходимо призвать волю, - она являлась и никогда не обманывала его».
Льстить «дворянину» столь же бесполезно, как и унижать. Аромат фимиама вызывает у него самое искреннее раздражение, чувство неловкости, и мне не раз доводилось видеть как пунцовыми делались лица «дворян», даже в случае заслуженной и умеренной похвалы.
Пожалуй, наиболее уникальная черта психологии «дворянина» заключается во внеиерархизме его картины мироздания. Вспомним, для Первой Воли космос поделен на Верх и Низ. Так вот, у Второй Воли в ее внутренней картине мира эта антиномия отсутствует. «...В человеческом духе, так же как и во Вселенной, нет ничего, что было бы наверху или внизу! Все требует одинаковых прав на общее средоточение,» - считал Гёте. Для «дворянина» все - от Бога до головастика - находятся на одной линии, все равноправны в стремлении свершить свое предназначение. Этот внеиерархизм Второй Воли Б. Пастернак очень точно назвал «дворянским чувством равенства всего живого». А Н. Бердяев, например, признавался: «...у меня совершенно атрофировано всякое чувство иерархического положения людей в обществе, воля к могуществу и господству не только мне не свойственна, но и вызывает во мне брезгливое отвращение».
Отношение Второй Воли к славе также лучше передать одной коротенькой цитатой из Пастернака: « Быть знаменитым некрасиво!» Обратим внимание, слово «некрасиво» имеет в русском языке двойной, эстетико-этический смысл.
Меня послушать, так покажется, что «дворянин» - ангел во плоти, чего не бывает. Согласен. Но, во-первых, он плохо чувствует свои преимущества, и мания величия ему не грозит. А. Блок как-то написал в письме: «Я - очень верю в себя... ощущаю в себе здоровую цельность и способность, и умение быть человеком вольным, независимым и честным...»
Вот, пожалуй, максимум того, что знает о себе Вторая Воля. И это неудивительно: душевное здоровье, столь же незаметно для его носителя, как и здоровье физическое.
Во-вторых, «дворянин» был бы действительно ангелом во плоти, если бы являл миру только свою лучшую, Волевую, функцию. Но увы, у него есть еще три функции, несовершенные, не эталонные, в общежитии неудобные, и это обстоятельство сильно искажает «ангельский» лик Второй Воли.
У нас на Руси любят спорить о том, что такое «интеллигентность»: наличие диплома о высшем образовании или черта характера? Так вот, если записывать в интеллигенты всякого обладателя диплома, то здесь все ясно. Неясно с чертой характера. Но теперь можно с уверенностью сказать, что интеллигентность как черта характера - природное свойство Второй Воли. Именно ей присущи демократизм, деликатность, терпимость, доброжелательность, естественность, независимость, т.е. все те качества, что обычно связывают с интеллигентностью. И к образованию, воспитанию, общественному положению она никакого отношения не имеет. «Дворянин» может быть неграмотен, не в ладах с ножом и вилкой, провести всю жизнь в тюрьмах, но эти обстоятельства никак не отразятся на его интеллигентности.
Всякая Третья функция раздвоена и уязвлена. Особый трагизм положения «мещанина» заключается в том, что у него уязвлена именно Воля - опора личности, то, на чем держится весь порядок функций. А когда ослаблена и травмирована опора, все здание человеческой психики делается шатким и уязвимым. Жизнь становится хроническим кошмаром: даже слабые удары и просто прикосновение к любой, не только к Третьей, функции способны потрясти до основания существо «мещанина», послать Третья Волю в нокаут.
Тотальная ранимость - отличительная и наиболее пугающая черта психики «мещанина», она делает Третью Волю похожей на моллюска с нежнейшим и беззащитнейшим тельцем, которому природа отказала в панцире и тем обрекла с пеленок до гроба на злобу, агрессивность, скрытность и одиночество.
Надо иметь очень много душевного здоровья, чтобы без страха заглядывать в ту бездну, что представляет собой душа «мещанина». Романы Ф.М. Достоевского - лишь слабый отблеск того ада, в котором хронически живет Третья Воля.
По-настоящему только к психике «мещанина» применим термин «комплекс», так как она действительно представляет собой целый комплекс болячек, ожогов и язв, грозящий разрастись в одну многофункциональную гноящуюся рану. Поэтому и средства самозащиты у 3-й Воли имеют вид комплексного универсального набора. Если читатель помнит, у каждой Третьей функции есть свой «фиговый листок». Есть он и у Третьей Воли - это лицемерие и юродство. Но так как у «мещанина» уязвим весь порядок функций, ему приходится прикрывать себя целиком, всем опахалом из существующих «фиговых листов»: то юродствуя, то ханжествуя, то иронизируя, то впадая в глубочайший скепсис.
Образ голого моллюска с нежнейшим, ранимейшим тельцем, крадущегося по жизни, как по серпентарию, в маскхалате из фиговых листьев, - тот образ, что достаточно точно передает состояние внутренней жизни Третьей Воли.
Ложь - самая ранняя и самая верная примета Третьей Воли. Не стану утверждать, что остальные Воли никогда не врут - случается, но только по большой нужде. Иначе дело обстоит у Третьей Воли. Она врет часто, автоматически, импульсивно, глупо, бессмысленно. Ложь для «мещанина» - универсальное орудие самозащиты и самоутверждения и потому обнажается при первой же мнимой или реальной угрозе, а равно при первой же возможности пустить пыль в глаза. Притворство, лицедейство, а прямее сказать, лицемерие - неотъемлемая часть все той же склонности Третьей Воли ко лжи. Третья Воля - прирожденный актер театра, который лучше назвать не «социальным», а «иерархическим», потому что «мещанин» лицедействует не только в обществе, но и в семье.
Третья Воля любит и ненавидит Власть. И больше любит, чем ненавидит. В подсознании «мещанина» Власть мистически отождествляется с Волей, а так как у него самого воля уязвлена, то «мещанин» испытывает к носителю власти чувство, похожее на то, что испытывает старый туберкулезник к юной и розовощекой крестьянке.
Третья Воля завидует, ненавидит и, в тоже время бессознательно и почти бескорыстно, льнет к Власти, норовит подольше побыть в Ее поле. Через бессознательную и почти бескорыстную любовь Третьей Воли к Власти легко объясняется один давний и, кажется, неразрешимый исторический парадокс: как ни бывал жесток тиран, как бы методично ни косил головы своего окружения, место вокруг него никогда не пустовало. Вместе с тем «мещанин», при всей своей любви к власти, склонен к занятиям скрытым саботажем, тайной фронде, юродству, демонстрации ложного смирения и внешнего равнодушия к власти. И такое двойственное отношение к власти нередко шокирует окружающих. Как писал один из современников поэта: «Пушкин составлял какое-то загадочное, двуличное существо...Он был и консерватор, и революционер».
Третья Воля прекрасна в роли подчиненного. Ей вообще удобней быть при принятии решений ведомым, а не ведущим, поменьше брать на себя ответственность. Насколько хороша Третья Воля в качестве подчиненного, настолько ужасна она в роли начальника. Первое, что делает деятельность «мещанина» на посту босса малоплодотворной, так это обусловленные, конечно же, характером, или, лучше сказать, слабохарактерностью, непоследовательность, половинчатость, двусмысленность его решений. По-моему, лучшую характеристику Третьей Воле на посту начальника дал Сперанский, говоря об Александре I: «Вы знаете подозрительный характер государя. Все что он делает, он делает наполовину. Он слишком слаб, чтобы править, и слишком силен, чтобы быть управляемым».
Да, да тиранами рождаются и рождаются непременно с Третьей Волей. Остальные Воли либо мало ценят власть, либо чувствуют себя достаточно сильными, чтобы не слишком ею злоупотреблять. Иное дело – «мещанин». Получив в руки власть - предмет своих робких, тайных вожделений, он в глубине души своей сознает насколько мало достоин такого дара, и страх перед обнаружением этого несоответствия торопит его давить вокруг себя все независимое, все личное, а при случае и все живое.
Самооценка Третьей Воли - постоянно колеблющийся от полюса к полюсу маятник. Как говорила мать Оноре Бальзака: «Оноре считает себя либо всем, либо ничем». И это святая правда. Раздвоение Воли - опоры личности гоняет «мещанина» из одной крайности самооценки в другую, практически никогда не удерживая его на адекватной отметке. А вместе с Волей у Третьей Воли качается весь порядок функций: постоянное шатание в мыслях, чувствах, поведении, оценках - нормальное для нее состояние.
Третья Воля непоседлива, неуживчива и вечно не удовлетворена. Помести ее в рай, она и там не уживется, потому что ад, в котором хронически живет «мещанин», находится в нем самом. «Мещанин» очень тяжелый в общежитии человек. Злость на весь мир, мнительность, обидчивость, непредсказуемость, капризность, угодливость, сменяемая хамством, - не красят жизнь самой Третьей Воли и превращают в хроническую пытку жизнь окружающих. Друг Н.В. Гоголя историк Погодин, когда писатель съехал с его квартиры, перекрестился и поклонился вслед отъезжающему экипажу. Приблизительно тот же жест повторил Ч. Диккенс, когда после месяца пребывания в гостях, из его дома выехал Андерсен.
Скрытность и соглядатайство - еще одна кажущаяся противоречивой, но на самом деле непротиворечивая черта характера Третьей Воли. Она - конспиратор и шпион в одном лице. Склонность «мещанина» к подполью объяснить нетрудно: чувствуя себя голым моллюском, он просто не может позволить себе быть искренним, доступным, открытым.
Богатейший материал для анализа мотивов поведения и реакций Третьей Воли дает фигура Сталина - самого страшного в мировой истории человека. Существо его психологического изъяна идеально изложил Николай Бухарин, соратник и жертва тирана, сказав, что Сталин «несчастен от того, что не может убедить всех, даже самого себя, что он выше всех.... и за это самое свое «несчастье» он не может не мстить людям». Действительно, жажда мести обществу за чувство собственной неполноценности являлась главным стимулом сталинских поступков, от выбора карьеры революционера до позднейших кровавых чисток.
«Мещанин» до гроба - ребенок: зависимый, безответственный, эгоистичный, капризный, лукавый. «Мой отец - это большое дитя, которым я обзавелся, когда был еще совсем маленьким», - горько острил Дюма-сын.
Третья Воля принципиально не признает своих ошибок и вин, хотя в 90 случаях из 100 виновата бывает и ошибается именно она. Из сказанного вместе с тем не следует, что в глубине души «мещанин» не осознает истинного положения вещей. Наоборот. Сознает и очень хорошо, но признание своих ошибок и вин для него невозможно, так как для сознания «мещанина» оно равносильно признанию своего ничтожества. Хотя как раз именно такое запирательство и выдает его слабость. Одна из близких Н. Гумилеву женщин писала: «Был он довольно упрям, что тоже скорее свидетельствует о слабой воле. Сколько я ни встречала упрямых людей, все они были слабовольны». Гумилев признавался: «Я знаю, что не прав, но сознаться в этом другому мне трудно. Не могу. Как и просить прощения».
Третья Воля обожает титулы, звания, дипломы, награды. Ей кажется, что они - тот панцирь, что оградит ее слабое, больное психическое тело, что они - те сертификаты, что удостоверяет полноценность ее существа, изнутри ощущаемого как неполноценное (Брежнев). Если же судьба обделяет «мещанина» званиями, то случается, что зуд тщеславия доводит его до прямого подлога. Пример Бальзака, самовольно приставившего к своей плебейской фамилии дворянскую частицу «де», общеизвестен. Для сравнения - Гёте с его Второй Волей, заслуженно получив дворянство, еще долго подписывался просто Гёте, без аристократической частицы «фон».
«Мещанин» - человек толпы. Возглавлять людские движения у него не хватает самоуверенности, стоять на обочине не хватает независимости, поэтому «мещанин» обычно составляет самую толщу социальных движений, среднюю их часть. Он - тот балласт общества, который невероятно трудно сдвинуть, а, сдвинув, невозможно остановить.
Отдадим должное: «мещанин» талантлив как никто. И на то есть минимум три причины. Во-первых, положение остальных функций на ступенях психической иерархии дает ему силу и раскованность в любом виде творчества. У «мещанина» барахлит мотор творчества - Воля, но зато весь набор инструментов для разных операций (интеллектуальных, художественных, материальных) вполне свободен. Во-вторых, тонкость психической организации Третьей Воли в целом придает этому творчеству изысканный и рафинированный оттенок. В-третьих, Третья Воля талантлива уже потому, что она скрытно, но бешено и ненасытно честолюбива. Наконец, самое главное, типичная для «мещанина» неприязнь к себе и окружающим, критический взгляд на мир являются идеальным творческим стимулом, позволяющим находить недостатки, недоделки, возможность перемен там, где другие Воли, более благодушно взирающие на мир, их просто не видят.
Может показаться, что есть некое противоречие в утверждении о возможности таланта при отсутствии сильного личностного ядра. Но, на самом деле, никакого противоречия здесь нет. Н. Бердяев писал: «Андрей Белый, индивидуальность необыкновенно яркая, оригинальная и творческая, сам говорил про себя, что у него нет личности, нет «Я». Иногда казалось, что он этим гордится. Это только подтверждало для меня различия между индивидуальностью и личностью». Совершенно верно замечено. Яркость индивидуума - это еще не гарантия сильной личности, и могучий талант совсем не обязательно тождественен могучему «Я».
«Крепостные» - самые милые люди на свете. В их поле дышится легко, как ни в каком другом. В поле Четвертой Воли можно проходить насквозь, въезжать на танке - сопротивления не будет - оно разряжено. Про Ч.Дарвина с его 4-й Волей вспоминали так: «Кому хоть раз посчастливилось сидеть с ним за одним столом...в тесном кругу добрых друзей, а особенно, если соседкой его оказывалась милая женщина, тот не скоро такое забудет. С ним каждый чувствовал себя легко и просто, он болтал, весело смеялся, оживленно поддевал, подразнивал, но не обидно, а лишь забавно и даже лестно; притом к гостю он всегда относился уважительно и неизменно старался вовлечь нового человека в общий разговор».
Внешне Четвертая Воля практически ничем не отличается от Второй Воли. Ей присущи те же естественность и простота поведения, уважительность и деликатность обращения, безмятежность и открытость взгляда. Право, я и сам не берусь отличать «крепостного» от «дворянина» при шапочном знакомстве. Впрочем, как уже говорилось, при всем своем сущностном различии Вторая и Четвертые функции внешне почти не отличимы.
Картина мироздания, живущая в душе Четвертой Воли, практически повторяет соответствующую картину Первой Воли, т.е. космос - это иерархия, состоящая из двух ступеней: Верхней и Нижней. Разница в том, что «крепостной» автоматически помещает себя не на верхнюю, как «царь», а на нижнюю ее ступень, отводя себе роль пасомого, подчиненного, ребенка. Отсюда - одна из характерных примет 4-й Воли - ее безвременная детскость, которую, в силу искренности и простодушия, не хочется называть инфантилизмом. В принципе, и Третья Воля инфантильна, но она пытается маскироваться под взрослого и тем отталкивает. Четвертая Воля не маскируется и тем очень располагает к себе, хотя есть в ее поведении черты, вызывающие недоумение и оторопь.
Безграничная исповедальность - ахиллесова пята и характерная примета «крепостного».
А легко дается исповедальность ей потому, что у «крепостного» отсутствует чувство личностного самосохранения, не дорога Воля - опора личности, удар по которой мог бы серьезно потрясти его существо. Заниженная самооценка - несравненный, бесценный дар. Она делает жизнь «крепостного» как ни у кого легкой, безоблачной, а психику такой устойчивой, что даже время, непременно оставляющее зарубки на нашей душе, развинчивающее психический механизм, над Четвертой Волей не властно.
Семья - первая из общественных ячеек, которой «крепостной» раз и навсегда передоверяет свою волю. Возраст, положение в обществе никак не влияют на его место в семье, он до конца дней чувствует себя ребенком своих родителей и даже не пытается со временем стать с ними на одну ногу. Два моих приятеля, уже успевшие пожить и поседеть мужчины, по сию пору скрывают от родителей свое пристрастие к табаку: будто ничего не изменилось с той счастливой детской поры, когда их могли наказать за найденные в кармане сигареты.
Дальше - школа. Здесь «крепостной» выделяется примерностью своего поведения. Юный Сережа Костриков (Киров) потрясал учителей своим «поведением примерным, даже беспримерным», а однокашникам запомнился тем, что, попав в школу, направо и налево говорил «Спасибо!», за что и был прозван «Спасибо».
На примере уже взрослого Кирова хорошо видна и та опасность для «крепостного», что таится в его покорности, детскости и искренности. Когда группа делегатов XYII cъезда КПСС пришла к Кирову и предложила ему пост главы партии, он не только наотрез отказался, но и сообщил об этом визите Сталину, чем подписал себе и им смертный приговор.
Четвертая Воля – зомби, но живой, теплый, в отличии от классического зомби – ходячего мертвяка. Поэтому проблема зомбирования лежит не в области психотронного оружия, оно бесполезно: опыты спецслужб показали, что психику можно ломать, но манипулировать с ней нельзя. Практически все попытки манипулировать с мозгом человека, напоминают мне потуги ломом поменять файлы на жестком диске. Еще более не готово современное знание к зомбированию, поскольку даже место локализации Воли в мозгу не известно, не говоря о способе воздействия на него ( попытки нацистских врачей отыскать некие «кристаллы воли» в районе гипофиза закончились провалом). Из сказанного не следует, что зомби невозможны, еще как возможны, они есть, их много; другое дело, что вычленение их из общественной массы требует серьезной психологической работы и тонкой интуиции.
Четвертая Воля - вернейшая супруга, лояльная подчиненная. Но вот парадокс, именно «крепостной» часто выглядит со стороны страшным бунтарем и фрондером. Например, «мягкий, как воск», Бухарин считался едва ли не хроническим и почти официальным главой оппозиции Ленину. Молотов - единственный, кто открыто спорил со Сталиным, и это при том, что у обоих была Четвертая Воля. Предполагаю, что объясняется этот феномен двояко. С одной стороны, в отличие от «мещанина» - лукавого раба, искательного и в высшей степени чуткого к запросам хозяина человека, Четвертая Воля - раба без лукавства, служащая с солдатской прямотой, не чуткая к хозяину, часто продолжающая двигаться прежним курсом после того, как босс уже сделал поворот. Отсюда и ножницы в поведении, походящем на бунт.
С другой стороны, как говорил Томас Манн: «Добровольное рабство - это и есть свобода». Данный афоризм, как ни к кому, приложим к Четвертой Воле. Добровольное и искреннее рабство дает ей право на свободное, прямое самовыражение остальных, стоящих выше функций, которое вполне можно принять за восстание, если бы оно имело хоть какие-то последствия. Жизнь Четвертой Воли - жизнь щепки, брошенной в воду. «Крепостной» не хозяин себе, его судьбой целиком правят рок и инерция. Поэтому однажды, когда собеседник Молотова заявил, что тот стал коммунистом в результате некого последовательного и осознанного выбора, Молотов просто ответил: «Ветром занесло, вот и стал. Ветром понесло, понесло, так и несет. А потом в ссылку попал - деваться некуда».
Кроме простоты, открытости, беззаветности Четвертую Волю отличает искреннее нежелание брать на себя серьезную ответственность. «Думаю, что никогда ни одно человеческое существо не было от природы менее тщеславно, чем я...»- писал Руссо, отмечая тем самым еще одну важную черту психики Четвертой Воли, - искреннее отсутствие честолюбия. И, что интересно, история обычно идет «крепостному» навстречу в этом вопросе, делая его редким и случайным гостем на звездном небосклоне человечества.
Четвертая Воля и сама бывает несказанно удивлена, оказавшись на вершине общественной пирамиды или какой-либо серьезной структуры. Дарвин совершенно искренне писал: «Поистине удивительно, что человек таких скромных способностей, как я, мог в ряде существенных вопросов оказать значительное влияние на взгляды людей науки». Недоумение Дарвина хочется разделить. Чинить произвол над чем-то уже сложившимся, т.е. реально творить, менять что-то в себе и других можно лишь, обладая соответствующим более или менее твердым инструментом - Волей. И когда она из поролона, проявление инициативы, индивидуальности, самостоятельности, новаторства действительно выглядят почти чудом.
О разных положениях Воли у разных народов будет еще отдельно сказано в связи с конкретными психотипами. Но саму по себе Четвертую Волю можно довольно уверенно приписать великому множеству, живущих в разных концах мира, народам. Общей для них приметой можно считать то, что народы эти были вытеснены на периферию ойкумены: крайний север, крайний юг, дальние острова, тундру, пустыню, джунгли, болота и т.д. Оказались они в таких гиблых местах, думается, в силу массовой покладистости, из-за Четвертой Воли. Любимые русским народом анекдоты о чукче - существе покладистом, робком, наивном и доверчивом - могут послужить весомым аргументом в пользу такого предположения.